Петербургское действо

— Да, ступай, дѣло позднее, ночное. A Настеньки и не жди, Богъ вѣсть, когда пріѣдетъ; съ братцемъ въ гости уѣхала. Ишь нынѣ времена какія пришли! Прежде великимъ-то постомъ изъ церкви не выходили, да постились-то душой и сердцемъ, а не животомъ. A у васъ теперь какой постъ? Ѣдите только постное, а на умѣ-то масляница. Я, голубчикъ, тоже не изъ какихъ богоугодницъ, тоже грѣшная. Но, вѣдь у васъ-то подобія никакого не осталось, — звѣри, а не человѣки. Да, впрочемъ, что же я къ тебѣ-то привязалась, ты вѣдь не питерскій. Ты малый — ничего, я тебя люблю, только молодъ ты очень, да и чина никакого нѣтъ. Когда еще ты въ офицеры-то выйдешь? Поди, лѣтъ черезъ восемь. Тогда Настенька совсѣмъ и старухой будетъ. Да! Ужь объ этомъ дѣлѣ, скажу я тебѣ,- не знаю, какъ и ума приложить къ нему.

Шепелевъ всегда, когда Пелагея Михайловна начинала разговаривать объ его предполагаемой женитьбѣ, молчалъ, какъ убитый, и это молчаніе краснорѣчиво говорило опекуншѣ, что и по его мнѣнію свадьбѣ этой врядъ-ли состояться.

Пелагея Михайловна разъ по десяти на день повторяла сама себѣ все то же разсужденіе:

"Батька покойный подъ хмѣлемъ выдумалъ эту свадьбу; мать покойница объ этомъ и не помышляла, ей было, голубушкѣ, не до дочерей; я бы этого не желала, хоть и добрый малый; сама Настя на него и не смотритъ; онъ насчетъ женитьбы молчитъ всегда, какъ удавленный, стало тоже не хочетъ! A вотъ бы… Да! Дорого бы я дала за это!" — кончала свое разсужденіе Пелагея Михайловна.

A то, что не договаривала даже себѣ опекунша — была ею недавно взлелѣянная и все болѣе укоренявшаяся въ ея головѣ мечта, выдать за сердечнаго и скромнаго молодого человѣка, вдобавокъ родовитаго и родственника покойной Мавры Егоровны Шуваловой, которая для Гариной была истинная сановница, — выдать некрасивую, по добрую и хорошую дѣвушку, ея любимицу, Василька.

Пелагея Михайловна уже рѣшила, что. она бы въ этомъ случаѣ все свое большое состояніе присоединила къ ея приданому, и этотъ ея милый "Василечекъ" сталъ бы страшнѣйшій богачъ. Но она боялась, что ни Шепелевъ, ни другой кто — честный малый — на ней не женится; а кто женится, такъ изъ-за денегъ, а такого и даромъ не надо. Вѣтрогонъ и мотъ какой-нибудь будетъ, нѣчто въ родѣ ихъ родного "киргиза".

— A гдѣ они? — прервалъ Шепелевъ раздумываніе Пелагеи Михайловны.

— Настенька съ братцемъ?! У Гудовичевыхъ. Тамъ, вишь, Лизавета Романовна будетъ ныньче. Такъ и любопытно Настенькѣ поглядѣть ее. A чего и глядѣть-то! Толстохарева, такъ что страсть. Во сто разъ дурнѣй моего Василька.

— A это кто такая? выговорилъ Шепелевъ.

— Кто, то ись?

— A это…. Лизавета, какъ вы сказываете? Даниловна.

— Лизаветато Романовна?! — И Гарина разсмѣялась. — Вишь не знаетъ! Ахъ ты. деревенщина! Неужто, ты по ею пору о Лизаветѣ Романовнѣ ничего не слыхалъ? О Воронцовой?

— Ахъ, Воронцова! — воскликнулъ Шепелевъ. — Какъ же! Она вѣдь… И молодой человѣкъ запнулся.

— Ну, то-то! Помалкивай! A то не ровенъ часъ, братъ, улетишь въ Пелымъ.

И Пелагея Михайловна, помолчавъ, покачала головой и прибавила:

— Да, мудреное дѣло. Какъ ни раскинь, все-таки удивительно выходитъ. Государыня этакая писаная красавица, про какихъ только въ сказкахъ описуется, а тутъ этакую себѣ выискать для любованія. Хоть бы еще ту сестрицу, что за Дашкова сбыли недавно; тоже неказистая; носъ-то, поди, что твой картофель пареный, но все-таки лицомъ много благообразнѣе. A вѣдь у Лизаветы-то Романовны все лицо, какъ съ морозу опухше, да и сама-то вся расползлась. Вотъ вы, мужья, каковы! И много я въ жизни видала: жена законная ангелъ и красота, а муженекъ-то прилипнетъ къ бабѣ-ягѣ какой или уроду. Вотъ я, старая дѣвица, мнѣ за полъ-ста лѣтъ, а лицомъ я была не хуже сестрицы покойной княгини. и состояніе мое было не меньше, когда насъ батюшка раздѣлилъ; а потомъ мое-то состояньице стало при порядливости и вдвое больше сестринаго. A никогда я замужъ не вышла. Ты какъ объ этомъ, Дмитрій, посудишь? Почему я въ дѣвкахъ сижу? Аль за мной ухаживателей не бывало?

Шепелевъ молчалъ и Гарина прибавила:

— И знаю я, что ты мыслишь. И врешь, родимый, врешь. Были за мной ухаживатели. Да какіе еще! И Куракинъ былъ, и Баскаковъ былъ, и нѣмецъ, что при кесарскомъ посланникѣ состоялъ, звали Христіанъ Морген…. Моргенштрю, что-ли! Или Моргенфрю! Тфу, не то! Ну, не помню! A нынѣшній фельдмаршалъ Никита Юрьевичъ, Трубецкой князь, два года за мной ходилъ, да таково вздыхалъ, что пыль подымалъ по дорогѣ. И ни за кого не пошла. Съ вами, ворами, нельзя водиться, съ мужчинами. Прости, голубчикъ, это я не тебя обругала, а всю, значитъ, вашу мужскую линію — вѣтрогонную…

— Вѣдь не всѣ же вѣтрогоны, выговорилъ Шепелевъ разсѣянно и будто думая о чемъ-то другомъ.

— Не знаю, можетъ быть, и не всѣ, да я-то такихъ не видала. Вашъ братъ до тридцати годовъ завсегда почти умница. а какъ ему четвертый десятокъ пойдетъ, такъ и начнетъ куралесить. Ну, вѣстимо, есть другіе, что чуть не съ пеленокъ буянствуютъ и дерутся и куражутся на всѣ лады. Вотъ хоть бы буяны Орловы или вотъ нашъ "киргизъ". Ну, нѣшто можно дѣвушкѣ изъ знатнаго семейства за него выйдти?