Петербургское действо

Въ Свѣтлое Воскресенье било приказано всѣмъ полкамъ и всѣмъ должностямъ въ первый разъ надѣть новые мундиры. И всѣхъ цвѣтовъ костюмы, отъ ясно-голубаго и желтаго, до ярко-пунцоваго и лиловаго, съ безчисленнымъ количествомъ галуновъ, шитья и эксельбантовъ замѣнили собой одноцвѣтный, общій всей гвардіи, темно-синій. Прежній покрой тоже исчезъ, длинныхъ фалдъ не было и всѣ, отъ фельдмаршала до сержанта, явились куцими, будто окургуженными.

И въ горницахъ дворца то и дѣло раздавалось:

— О Господи, вотъ чуденъ-то! Это кто жъ будетъ?

— Кирасиръ.

— Гляди, гляди, а это что?

— Да это Трубецкой, Никита Юрьичъ…

— Батюшки-свѣты, не призеалъ. Да въ чемъ же онъ?

— Преображенцемъ.

— Матерь Божья! Ну, а бѣлые-то бѣлые?

— Это по флоту!

— A энтотъ весь въ золотыхъ веревочкахъ, въ постромкахъ, будто пристяжная! Голубчикъ, да вѣдь это полицмейстеръ Корфъ! Никого не признаешь. Ну, машкерадъ!

И вмѣсто христіанскаго привѣтствія, христованія, во всѣхъ покояхъ дворца ходило новое привѣтствіе:

— Машкерадъ, родимый! Воистину, машкерадъ!

И весь день во дворцѣ толклись кучи народа до обѣда, потомъ все пообѣдало за огромными столами и осталось до ужина.

И за этотъ денъ были двѣ интересныхъ новости. Елизавета Романовна Воронцова явилась въ Екатерининской лентѣ и звѣздѣ, а при выходѣ шла рядомъ, даже почти на четверть впереди, съ государыней Екатериной Алексѣевной. Воронцова, закинувъ голову, съ безсмысленно важной усмѣшкой на красноватомъ опухшемъ лицѣ, съ заплывшими жиромъ глазками, молча и глупо оглядывала толпы тѣснящихся при ея проходѣ придворныхъ. Государыня Екатерина Алексѣевна прошла всѣ горницы, понурившись и не поднимая глазъ и отъ обиды, и отъ стыда, и отъ боли на сердцѣ!..

Другая новость была смѣшнѣе и любопытнѣе. По пріѣздѣ принца Жоржа въ Россію, государь приказалъ всѣмъ посланникамъ явиться къ нему, не дожидаясь его визита. Никто изъ нихъ не поѣхалъ, кромѣ прусскаго посланника. Теперь государь приказалъ, черезъ канцлера Воронцова, всѣмъ иностраннымъ резидентамъ изъ дворца ѣхать тотчасъ же съ поздравленіемъ къ Жоржу, принимавшему у себя послѣ большого пріема. Поѣхалъ прусскій посланникъ Гольцъ и хитрая, румяно-рыжая особа, посланникъ гордаго Альбіона, Кейтъ. Остальные послы и иностранные министры опять не поѣхали.

Государю даже побоялись въ первый день праздника и доложить объ этомъ. На его вопросъ, уже вечеромъ, за ужиномъ, были ли у принца Жоржа послы, Жоржъ покраснѣлъ, какъ ракъ, и отвѣчалъ:

— Были.

Почти до разсвѣта шло во дворцѣ ликованіе за ужнномъ. Многіе сановники, вернувшись по домамъ зѣло во хмѣлю, чрезъ силу кое-какъ разцѣпились съ своими новыми мундирами и амуниціей. И трезвому мудрено было сразу привыкнуть ко всѣмъ веревочкамъ, бирюлькамъ, постромкамъ и цацамъ, а ужь во хмѣлю и совсѣмъ… аминь! Что тебѣ гишпанская запряжка!

— Ну что, родимый, каковъ тебѣ кажетъ твой новый мундиръ? спросилъ графъ Алексѣй Разумовскій брата своего, гетмана.

— Да что, батя, отвѣчалъ гетманъ старшему брату, — прелюбопытно! Перетянули всего, связали по рукамъ, до ногамъ и по горлу, и по спинѣ. Да гремитъ, стучитъ, хлебыщетъ все. И вотъ, ей-ей, сдается, будто тебя на цѣпь посадили! Хочешь двинуться — громыхаетъ да звенитъ все! Хочешь слово молвить, а отъ громыханія этого голоса своего не узнаешь. И сдается тебѣ, будто и впрямь, скачешь да лаешь, какъ песъ да цѣпи.

— Знаешь что, голубчикъ, какъ горю пособить?

— Какъ?

— Помирать… Ей-ей, пора! A то еще козой одѣнутъ и плясать заставятъ съ медвѣдемъ…

— Ну что жъ. И попляшемъ! Не важность… Вѣдь не долго…

— Что? Плясать-то не долго… Ну, Кириллушка, это бабьи сказки.

— Нѣту, батя, погляди… Будетъ перемѣна погоды и ведро!

— Кто ее сдѣлаетъ?!.

— Не мы!..

XIV

На другой день послѣ торжественнаго пріема во дворцѣ, государь поднялся довольно поздно, угрюмый и съ сильной головною болью. Любимый его слуга негръ, по имени Нарцисъ, напомнилъ ему, что головная боль проходила у него нѣсколько разъ послѣ двухъ или трехъ кружекъ англійскаго портера.

Петръ Ѳедоровичъ тотчасъ же приказалъ себѣ подать портеру и черезъ часъ времени головная боль прошла и онъ повеселѣлъ.

Оглядѣвшись въ своемъ кабинетѣ, онъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, что почти все было на мѣстахъ. Нѣкоторыя вещи, которыя онъ не успѣлъ самъ пристроитъ, устроилъ умный Нарцисъ, хорошо знавшій его привычки. Покуда во дворцѣ пировали, обѣдали и ужинали, Нарцисъ все до мелочей привелъ въ порядокъ и въ спальнѣ, и въ кабинетѣ; даже любимой собакѣ государевой «Мопсѣ» онъ придумалъ отличное мѣсто въ углу за шкафомъ съ книгами и нотами.