Петербургское действо

Но вдругъ произошла рѣзкая перемѣна, словно чудо какое. Шепелевъ выздоровѣлъ. Въ сумерки прискакалъ онъ на преображенскій дворъ на своей сильно взмыленной лошади, бросилъ ее конюху и вихремъ влетѣлъ къ дядѣ въ квартиру. Когда ихъ кухарка отворила ему дверь, юноша постарался сдѣлаться какъ можно грустнѣй и мрачнѣй, но, разумѣется, не съумѣлъ: слишкомъ сіяло лицо его, слишкомъ блестѣли, искрились красивые синіе глаза. Шепелевъ, входя, думалъ, что состроилъ свое лицо мрачнѣе ночи, а Квасовъ, взглянувъ на племянника, чуть не выронилъ тавлинку изъ рукъ.

— Что такое? Что случилось? вымолвилъ онъ.

— Ничего, дядюшка! даже удивился Шепелевъ.

— Чему радуешься?

— Ничему, дядюшка…

Какъ Квасовъ ни просилъ, племянникъ однако ничего не сказалъ ему.

— Ну, не говори, слегка обидѣлся Акимъ Акимычъ, — Богъ съ тобой. Радъ, что хоть рыло-то у тебя повеселѣло. A что рыло твое въ пуху и не хочешь ты мнѣ сказать, что это за пухъ и кого ты скушалъ, это твое дѣло! Если это отъ бабы какой, — теперь только будто догадался Квасовъ, — то пущай. Только одно скажу, не слѣдъ было такъ долго нудиться изъ-за пустяковины, а теперь не слѣдъ тоже и бѣситься.

— Ахъ, дядюшка, я готовъ бы на луну прыгнуть! воскликнулъ Шепелевъ.

— Это пустое дѣло, можно, въ твои годы даже очень легко, съострилъ Квасовъ.- A вотъ назадъ-то попасть, на землю, бываетъ очень мудрено… всегда расшибешься до полусмерти.

— Да я, можетъ, тамъ ужь и останусь.

— Давай Богъ! разсмѣялся Акимъ Акимычъ.

Юноша расцѣловалъ Квасова на обѣ щеки, весело попросилъ прощенія, обѣщая современемъ все разсказать, и затѣмъ выскочилъ и побѣжалъ къ Державину.

Квасовъ, хотя и бранился, и дурно отзывался о Державинѣ, однако все-таки устроилъ такъ, что молодого рядового уже не гнали на работы, но за то часто ставили на часы и на-вѣсти.

Шепелевъ откровенно разсказалъ другу все съ нимъ случившееся. Державинъ выслушалъ его, покачалъ головой и выговорилъ:

— Что кому. У всякаго своя забота!

— Ну, а твои дѣла? весело выговорилъ Шепелевъ.

— Что мои дѣла! былъ у Фленсбурга, далъ онъ мнѣ нѣсколько нѣмецкихъ бумагъ перевести на россійскій языкъ и обѣщалъ заплатить щедро. Да что мнѣ деньги, не то мнѣ нужно.

— Ну, а пасторъ?

— Былъ и у Гельтергофа. Дѣло, кажется, ладится. Обѣщалъ мнѣ, что какъ государь переѣдетъ въ Ораніенбаумъ, то захочетъ увеличить голштинское войско и будетъ принимать всѣхъ желающихъ, кто только знаетъ по-нѣмецки. Но когда еще это будетъ… Черезъ мѣсяцъ или два.

Щепелевъ, прежде особенно лѣниво учившійся по-нѣмецки у своего пріятеля, за послѣднее время сталъ учиться гораздо прилежнѣе и сдѣлалъ огромные успѣхи. Разумѣется, это случилось потому, что «она» говорила преимущественно на этомъ языкѣ, это былъ почти ея родной языкъ и сдѣлался теперь милымъ языкомъ Шепелева. Теперь онъ уже самъ пришелъ бы въ неподдѣльный ужасъ, если бы кто-нибудь на этомъ дивномъ и миломъ языкѣ сказалъ: «нихтъ-михтъ».

И когда теперь Державинъ предложилъ пріятелю заняться урокомъ, то юноша согласился и съ восторгомъ принялся за нѣмецкую книгу. Его душевное настроеніе, ликующее, восторженное, сообщилось понемногу и пріятелю. И на этотъ разъ до поздней ночи раздавался въ коморкѣ рядового преображенца гулъ двухъ голосовъ, бормотавшихъ на ненавистномъ всѣмъ языкѣ. Даже сосѣдъ Державина, солдатъ Волвокъ, пришелъ, хотѣлъ было прилечь на кровати, но не выдержалъ. Этотъ проклятый хриплюнъ такъ гудѣлъ у него въ ушахъ, что Волковъ злобно плюнулъ, слѣзъ съ своей кровати и ушелъ спать внизъ.

— Черти! бормоталъ онъ, укладываясь внизу. — Понравился теперь! Всѣ учатся. A вотъ, погоди, можетъ васъ, охотниковъ до нѣмечины, скоро всѣхъ передавятъ. Алексѣй Григорьевичъ вчера еще сказывалъ, примѣчать кто изъ офицеровъ — нѣмцевъ угодникъ и запомнить, чтобы изъ рукъ не ушелъ, когда время приспѣетъ.

На другое утро урокъ снова былъ возобновленъ. Шепелевъ уже учился съ остервѣненіемъ, ожидая теперь всякій день возможности говорить съ «ней» на ея языкѣ.

Въ это утро случилось нѣчто особенное. Въ отсутствіе Шепелева, къ Квасову явился нежданный гость. Если бы зналъ Акимъ Акимычъ, что племянникъ у Державина, то, конечно, тотчасъ же послалъ бы за нимъ. Въ квартиру лейбъ-компанца явился офицеръ и поразилъ его, какъ своимъ прибытіемъ, такъ и своимъ ненавистнымъ мундиромъ. Явился князь Тюфякинъ въ своемъ голштинскомъ мундирѣ. Сначала Акимъ Акимычъ даже смутился отъ неожиданности визита.

Князь Глѣбъ пріѣхалъ познакомиться съ господиномъ Квасовымъ и спросить его отъ имени Пелагеи Михайловны Гариной о здоровьѣ Шепелева и о причинѣ его долгаго отсутствія. Квасовъ объяснилъ все хворостью племянника, который однако теперь поправился и, вѣроятно, на дняхъ будетъ у Тюфяквнихъ.

Бесѣда Глѣба съ Квасовымъ не клеилась, а, между тѣмъ, князь не уѣзжалъ, все переминался на мѣстѣ; наконецъ, будто рѣшившись, онъ заявилъ Квасову, что у него есть до него дѣло очень важное.

— Что прикажете? Готовъ служить.