Въ то же время Лейба, въ одеждѣ преображенскаго офицера, шелъ по направленію къ Полицейскому мосту. Сначала онъ шелъ медленно, нѣсколько разъ останавливался и тяжело вздыхалъ, какъ если бы пробѣжалъ бѣгомъ нѣсколько верстъ. Одинъ разъ онъ остановился и, простоявъ нѣсколько мгновеній молча, ужь будто поворачивалъ назадъ, но махнулъ рукой, будто взбѣсился самъ на себя, и быстрыми шагами направился далѣе.
«Я въ сторонѣ, думалъ онъ. Меня князь посылаетъ за своей вещью. Я ничего не знаю… A мундиръ? Да. Зачѣмъ мундиръ надѣлъ, коли простое порученіе справляешь?»
Черезъ четверть часа Лейба позвонилъ у маленькаго подъѣзда съ маленькой вывѣской надъ дверями.
Когда мальчишка подмастерье отворилъ дверь, то переодѣтый преображенскій офицеръ спокойно, увѣренно и даже бойко вошелъ въ переднюю и велѣлъ доложить господину Позье, что одинъ офицеръ явился къ нему по одному ему извѣстному дѣлу.
— Вотъ это объяснитъ вамъ все! сказалъ Лейба, подавая карту, когда Позье вышелъ къ нему.
— А? Конечно, конечно…
Старикъ-женевецъ тотчасъ же попросилъ незнакомца войти. Онъ взялъ карту съ рисункомъ букета и оглядѣлъ офицера съ ногъ до головы.
— Готово-съ. Второй день ожидаю.
— Я немного запоздалъ, заговорилъ Лейба, — но не виновенъ въ этомъ. Вельможа, меня присылающій, хотѣлъ было отложить до завтрашняго утра, а потомъ раздумалъ и послалъ чуть не ночью.
— Все равно, букетъ давно готовъ!
Позье вышелъ въ другую комнату, свою мастерскую, унося карту съ рисункомъ. Черезъ нѣсколько времени онъ явился, неся большой футляръ, отдѣланный малиновымъ бархатомъ. При свѣтѣ канделябра о шести свѣчахъ, который вынесъ за нимъ мальчишка-ученикъ, Позье поставилъ футляръ на столъ… и раскрылъ его.
Казалось, что помимо внесеннаго канделябра зажгли еще два или три. Яркій свѣтъ разлился лучами по всей комнатѣ изъ того, что оказалось въ футлярѣ. Это былъ великолѣпный брилліантовый букетъ, замѣчательно тонкой работы и съ очень крупными каменьями.
Лейба почти задохнулся. Глаза его, устремленные на этотъ сіяющій и сверкающій букетъ, налились кровью. Если бы старикъ-женевецъ самъ не наслаждался въ эту минуту впечатлѣніемъ, которое производитъ его дѣтище и надъ которымъ онъ трудился такъ прилежно и усердно, то онъ, конечно, замѣтилъ бы, какой хищническій, грабительскій взглядъ устремилъ на брилліанты неизвѣстный посолъ неизвѣстнаго вельможи.
Прошло нѣсколько мгновеній молчанія.
— Ну что? Какова работа! каковы вамни! Вѣдь тутъ камней, право, на всѣ пять тысячъ червонцевъ. Я почти ничего не нажилъ себѣ барыша этой работой. Когда-то въ коронаціи покойной императрицы я сдѣлалъ такой же, а онъ былъ заплаченъ мнѣ восемь тысячъ. Такого теперь во всемъ Петербургѣ ни у кого нѣтъ. И, признаюсь вамъ, я не буду спать ночей, покуда не увижу и не узнаю, кого украситъ мое произведеніе. Мнѣ даже обидно, что господинъ вельможа не довѣрился мнѣ.
Лейба не слушалъ, онъ ждалъ, что Позье передастъ ему футляръ. Самъ же онъ просто боялся дотронуться до него. Ему казалось, что въ ту минуту, когда онъ самъ возьметъ футляръ со стола, раздастся надъ нимъ громовой ударъ, Позье бросится на него, а изъ-за дверей выйдутъ спрятанные солдаты и потащутъ его въ острогъ.
Наконецъ, еврей, стоявшій въ какомъ-то туманѣ, замѣтилъ, что туманъ этотъ еще болѣе усилился. Въ горницѣ стало темнѣй и онъ не сразу догадался, что стало дѣйствительно темнѣй, потому что Позье ужь завертываетъ футляръ въ бумагу, а канделябръ потушенъ и въ горницѣ снова горитъ только одна свѣча.
— Ну, вотъ-съ! проговорилъ Позье. — Поблагодарите отъ меня его свѣтлость или, можетъ быть, и высочество за заказъ. A работой они будутъ довольны. Позье — честный труженникъ, артистъ въ душѣ и постарался…. это все!
И въ помертвѣлыя руки Лейбы сунули что-то небольшое, четвероугольное. Онъ шелохнулся, судорожно стиснулъ пальцами этотъ предметъ и, едва не пошатываясь, вышелъ въ переднюю, вышелъ на улицу, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и какъ-то странно ахнулъ, точно проснулся. Онъ провелъ рукой по глазамъ, вдругъ оглянулся на домъ и, наконецъ, будто придя въ себя окончательно, бросился съ мѣста бѣжать во весь духъ. Черезъ нѣсколько шаговъ какой-то прохожій остановился и такъ удивленно поглядѣлъ на Лейбу, что заставилъ его опомниться. Онъ вспомнилъ, что онъ въ мундирѣ преображенца, стало бытъ, офицеръ, дворянинъ, и что ему бѣгать по улицѣ не приходится.
Черезъ четверть часа Лейба былъ въ квартирѣ князя, а раскрытый футляръ искрился и сіялъ на столѣ Тюфякина. Лейба, снявъ мундиръ, остался въ камзолѣ и стоялъ молча и неподвижно. Лицо его было серьезно, почти угрюмо. Князь Глѣбъ тоже какъ-то смущенно сидѣлъ у стола.
— Ну, что жъ, выговорилъ онъ, наконецъ. — Все слава Богу. А, снявши голову, по волосамъ не плачутъ. Ступай за деньгами.
Уже около полуночи, Лейба появился снова въ квартирѣ князя, отсчиталъ ему двѣ тысячи червонцевъ, принесенныхъ въ мѣшечкѣ, взялъ брилліантовый букетъ и, обернувъ въ бумагу, положилъ въ боковой карманъ.
— A футляръ-то бросьте въ Неву или сожгите въ печи, вымолвилъ онъ глухо, — да прикажите хорошенько размѣшать.