Петербургское действо

— Одному изъ двухъ озорниковъ! важно проговорилъ Квасовъ. Либо Васькѣ Шванвичу, либо Гришкѣ Орлову.

— Почему жь, дядюшка, вы на нихъ думаете?

— Ты, Митрій, ничего не смыслишь! сказалъ Акимъ Акимычъ нѣжнѣе. Миска-то Шванвича либо господъ Орловыхъ! Порося ты!.. Слово «порося» было самое ласкательное на языкѣ Квасова.

Такъ звалъ онъ покойницу жену брата, которую очень любилъ; также звалъ одну крестницу. жившую теперь замужемъ въ Черниговѣ и такъ сталъ звать названаго племянника, уже когда полюбилъ его.

— Ты, порося, смѣкай! Откуда пріѣхалъ голштинецъ! Съ арамбовской дороги съ рейтарами. A нашъ Алеха туда на охоту вчера поѣхалъ съ братомъ.

— Да. Надо полагать, изъ Арамбова онъ прямо.

— Кострюлечка или миска-то? кухонная или какая?..

— Да. То ись я не знаю, она не простая! она серебряная!

— Серебряная! воскликнулъ Квасовъ. Серебряная!! не кухонная кастрюля?

— Нѣтъ, дорогая… французская, должно быть. Хорошая! только ужъ погажена.

— Сдавлена на головѣ, какъ слѣдуетъ, зеръ-гутъ.

— Да, зеръ-гутъ! разсмѣялся Шепелевъ. Даже лапочки эдакія подъ скулами загнуты, будто подвязушки.

— Ну, господа Орловы! Болѣ некому. Либо нашъ преображенецъ Алеханъ, либо тотъ цальмейстеръ Григорья. Вѣрно! оно точно, что Шванвичъ Васька тоже эдако колѣно отмочить можетъ, даже, пожалуй, всю кастрюльку эту въ трубку тебѣ совьетъ двумя ладошками; но у него, братецъ, изъ серебра… Квасовъ присвистнулъ. Не токмо кастрюль, а и рублевъ давно въ заводѣ нѣтъ. Да! A господа Орловы, особливо Григорья, любятъ эти разныя бездѣлухи заморскія. Ну, какъ бы изъ этого колѣна не вышло чего совсѣмъ слезнаго… Государь голштинца въ обиду не дастъ. Шалишь!

— Неужто сошлютъ?

— Вѣрно, говорю тебѣ. Ну, спи скорѣе… Чрезъ два часа ротная экзерциція на дворѣ…

— Я не встану. Гдѣ же мнѣ встать. Что вы?

— Врешь, встанешь…

— Я уморился, дядюшка.

— Ничего, встанешь. Я тебѣ дядя!

Акимъ Акимычъ пошелъ къ себѣ въ горницу и бормоталъ:

— Ну, голштинецъ даромъ съ рукъ не сойдетъ!! За битаго двухъ небитыхъ даютъ, стало, за побитаго нѣмца двухъ Орловыхъ и отдадутъ. Да и того мало еще… То не при Лизаветъ Петровнѣ,- со святыми ее упокой, Господи! — перекрестился Квасовъ. Нѣмецъ нынѣ вздорожалъ паки и гораздо…

Квасовъ задумался среди своей горницы. Снова понюхавъ съ богатырскимъ шипеньемъ табаку изъ тавлинки, онъ поморгалъ глазами отъ наслажденія и взялъ было новую щепоть; но остановился и скосилъ пристальный взглядъ куда-то подъ шкафъ, будто вдругъ нашелъ тамъ что-то… Ему внезапно пришло нечаянное соображеніе и поразило его.

— И диковинное у насъ дѣло — нѣмецъ этотъ! пробурчалъ самъ себѣ завзятый и умный лейбъ-кампанецъ. Совсѣмъ инако, чѣмъ вотъ на ярмаркѣ или базарѣ бываетъ. Подвозъ великъ, а въ цѣнѣ не падаетъ! Д-да! Поди-ко, вотъ, развяжи это!..

XV

Часу въ девятомъ Квасовъ все-таки разбудилъ своего названнаго племянника. Шепелевъ, зѣвая, мысленно ругаясь и посылая дядю къ чорту, натянулъ длинные форменные сапоги, напялилъ мундиръ свой изъ толстаго синяго сукна, съ краснымъ подбоемъ на отвороченныхъ фалдахъ, и пошелъ на ротный дворъ, гдѣ собиралась его рота на ученье.

Вскорѣ прибылъ ихъ маіоръ Воейковъ и вмѣстѣ съ Квасовымъ раздѣлилъ рядовыхъ на кучки, и каждая съ своимъ флигельманомъ занялась воинской экзерциціей, маршировкой и новыми пріемами съ ружьемъ и со шпагой, которые введены были съ мѣсяцъ назадъ, по примѣру голштинскаго потѣшнаго войска.

Шепелевъ встрѣтилъ въ одной изъ шеренгъ уже знакомое ему теперь лицо одного рядоваго, который весело кивнулъ ему головой и усмѣхнулся дружелюбно. Это былъ вчерашній ночной пріятель — Державинъ.

Ученье, благодаря сильному морозу и тому, что маіоръ Воейковъ былъ чѣмъ-то озабоченъ и не въ духѣ, продолжалось очень не долго.

Шепелевъ, какъ только могъ, скорѣе отдѣлался отъ экзерциціи ружьемъ и своего флигельмана учителя. Ему хотѣлось поскорѣе повидаться со своимъ ночнымъ товарищемъ по караулу и передать ему все, что съ нимъ, у принца, случилось послѣ его ухода. Но молодаго рядоваго уже не оказалось на плацѣ.

Розыскать Державина въ лабиринтѣ казармы, похожей на какой-то вертепъ, переполненный людомъ, солдатами, бабами и ребятишками, было дѣло не легкое. Молодой человѣкъ около получаса разспрашивалъ, гдѣ живетъ рядовой Державинъ. Вдобавокъ никто не зналъ фамиліи вновь прибывшаго въ полкъ рядоваго. A имя и отечество дворянина-солдата Шепелевъ самъ не зналъ. Пришлось давать примѣты розыскиваемаго товарища.

Наконецъ, одна толстая женщина, мывшая въ корытѣ тряпье, отозвалась сама, услыхавъ разспросы Шепелева.

— Это нашъ барченокъ… Гаврила Романычъ звать? спросила она фальцетомъ. Его, кажись, эдакъ, Державинымъ зовутъ.

— Да, Державинъ. Недавно пріѣхалъ изъ Казани.

— Ну, вотъ! Я тебя провожу родной мой.

И толстѣйшая баба, съ тонкимъ дѣтскимъ голоскомъ, провела Шепелева чрезъ весь корридоръ и ввела по грязной и мокрой лѣстницѣ, съ хлебавшими и провалившимися ступеньками. Въ темныхъ сѣняхъ она показала ему на большую круглую щель, изъ которой падалъ ясный, бѣлый лучъ свѣта и серебрянымъ пятномъ упирался въ полъ.