Петербургское действо

— Давакось тулупъ и сапоги, а достальное — Господь съ тобой. Намъ не треба въ вашей амуничкѣ; и продать-то нельзя не покупаютъ. A вотъ тулупчишко и сапожки — это можно.

Оба мужика стали растегивать съ крючковъ тулупчикъ и едва успѣли снять его съ оробѣвшаго Шепелева, — какъ одинъ изъ нихъ, бородатый, ахнулъ и бросился бѣжать опрометью съ моста въ сторону. Молодой парень пустился за нимъ. Въ ту же минуту, изъ-за угла, шибкой рысью, появилась и приблизилась тройка лошадей и большія сани.

Шепелевъ невольно бросился на встрѣчу санямъ, крича::

— Стой! Стой!

Тройка остановилась, но кучеръ крикнулъ ему:

— Пошелъ съ дороги! Раздавлю! Меня не ограбишь, а то вотъ господа изъ ружьевъ убьютъ!

Но сидѣвшіе въ саняхъ поднялись на своихъ мѣстахъ и, приглядѣвшись, очевидно, поняли настоящее положеніе дѣла.

— Нѣтъ, Степанъ, тѣ воры, а это преображенецъ. Они убѣжали съ платьемъ его. Вонъ они….

Шепелевъ быстро приблизился къ санямъ и увидѣлъ въ нихъ двухъ молодыхъ офицеровъ въ полузнакомыхъ, ему мундирахъ, такъ какъ онъ еще не привыкъ распознавать гвардейскіе полки. Это были измайловцы или кирасиры.

— Сдѣлайте милость, заговорилъ молодой человѣкъ, взволнованнымъ голосомъ, не оставляйте меня! Меня сейчасъ ограбили. Вы уѣдете, они опять меня догонятъ. Да и далеко идти, озябнешь въ одномъ сюртукѣ.

Оба офицера, крайне моложавые на видъ, казалось, чуть не по семнадцати лѣтъ каждый, зашептались между собой и вдругъ начали громко хохотать. Смѣхъ этотъ былъ на столько неожиданный, веселый и дѣтски искренній… что Шепелевъ самъ чуть не улыбнулся.

— Ну, садитесь, нечего дѣлать. Довеземъ и будемъ вашими спасителями. Вѣдь вы, кажется, не простой солдатъ, вы рядовой изъ дворянъ?

— Да-съ.

— Ну вотъ я и права! вымолвилъ офицеръ и вдругъ будто смутился, но тотчасъ же засмѣялся звучнымъ, почти дѣтскимъ смѣхомъ.

Шепелевъ не замѣтилъ ничего, влѣзъ на облучекъ около кучера и себя не помнилъ отъ радости. Мысленно онъ клялся никогда болѣе пѣшкомъ не ходить къ Тюфякинымъ. Тройка двигалась небольшою рысью, такъ какъ узкая дорога не позволяла ѣхать шибче, ибо пристяжныя то и дѣло проваливались въ мягкомъ снѣгу.

— И какъ это тутъ однимъ ходить по ночамъ? заговорилъ кучеръ. — Я вотъ сказывалъ, моя правда и вышла, обернулся онъ въ сани. — Вотъ видите, барыня… охъ, тьфу!.. баринъ. Видите, баринъ, говорилъ я: скверное тутъ мѣсто, воровское. Первый разъ поѣхали и вотъ одного уже упасли. A въ другой разъ поди, и насъ кто ограбитъ и коней отобьетъ. И прощай, лошадушки.

— Ну, перестань, не болтай! — выговорилъ другой офицеръ, молчавшій до тѣхъ поръ.

Голосъ его показался Шелелеву еще мягче, звучнѣе, еще болѣе юношескій, нежели голосъ перваго, и вдобавокъ со страннымъ акцентомъ, выдававшимъ будто не русское происхожденіе.

Шепелевъ, окончательно прійдя теперь въ себя, обернулся съ своимъ новымъ знакомымъ и сталъ всматриваться въ нихъ. Оба офицера были дѣйствительно крайне моложавы, а второй, сейчасъ заговорившій, былъ замѣчательно красивъ собой. Не смотря на то, что мѣсяцъ скрылся снова за тучи, Шепелевъ могъ разглядѣть обоихъ, и лицо второго офицера показалось ему необыкновенно оригинальнымъ. Въ особенности большіе глаза и тонкія, черныя, какъ смоль, брови поразили его. Эти брови и глаза напомнили молодому человѣку портретъ пріятельницы его матери, который всегда висѣлъ у нея въ спальнѣ. А пріятельница эта была родомъ не русская, а грузинская княжна.

«Совсѣмъ та матушкина пріятельница, — подумалъ Шепелёвъ. — Красавецъ офицеръ! Вотъ кабы мнѣ быть такимъ!»*

Офицеры зашептались снова между собой и вдругъ опятъ начали смѣяться. Въ эту минуту мѣсяцъ скользнулъ изъ-за облака, и на улицѣ стало снова свѣтло, какъ днемъ.

— Ну, однако, послушайте, сударь солдатъ, выговорилъ первый офицеръ. — Садитесь, какъ слѣдуетъ, лицомъ къ конямъ. Нечего насъ такъ разглядывать. Сглазите, пожалуй, вмѣсто благодарности, что мы васъ захватили.

Шепелевъ отвернулся, какъ ему приказывали, и вдругъ странная мысль пришла ему въ голову. Ему показались эти офицеры подозрительными.

«И совсѣмъ будто по пятнадцати или четырнадцати лѣтъ каждому», подумалъ онъ.

Между тѣмъ, начались улицы Петербурга, дорога сдѣлалась сразу вдвое шире. Кучеръ припустилъ тройку во всю рысь, и воскликнулъ:

— Эхъ! не любо безъ бубенчиковъ. Точно вотъ воры ѣдемъ, ворованное веземъ; либо конокрады, чужую тройку угнали.

— Я тебѣ ужь сказала, не болтай, — раздался строгій голосъ второго офицера.

И затѣмъ тотчасъ-же Шепелевъ услыхалъ за спиной своей новый звонкій залпъ хохота.

— Я тебѣ сказалъ, не болтай, — повторилъ-тотъ же красавецъ офицеръ. — Еслибъ я былъ гнѣвный баринъ, я бы тебя за болтовню прогналъ, — продолжалъ офицеръ, какъ бы умышленно громко и съ разстановкой, будто желая обратить вниманіе на свои слова.

Шепелевъ, сидѣвшій рядомъ съ кучеромъ, замѣтилъ. какъ тотъ ухмыльнулся и потрясъ головой, какъ бы говоря:

— Охъ ужь вы, затѣйники!