Петербургское действо

— Живетъ-то пущай все-таки у меня, рѣшилъ Іоаннъ Іоанновичъ, а то вѣдь мальчуганъ взбѣсится одинъ, слова не съ кѣмъ сказать. Да подъ моимъ призоромъ дѣло вѣрнѣе будетъ.

Положеніе юноши Кирилла стало незавидное. Онъ родился въ Вѣнѣ, затѣмъ воспитывался и учился въ Парижѣ, и былъ образованнѣе своихъ ровесниковъ, россійскихъ недорослей. Онъ былъ очень недуренъ собой, стройный, даже граціозный въ походкѣ и движеніяхъ. Отецъ обожалъ его, а потерявъ жену, ужасно баловалъ, и онъ въ Парижѣ привыкъ въ такой обстановкѣ, о которой и помину не было, конечно, въ Петербургѣ. Дѣдушка вдобавокъ сразу нагналъ на него такого страху, что онъ безъ дрожи въ тѣлѣ не могъ видѣть его.

Но, помимо этого, и всѣ впечатлѣнія юноши въ Россіи были тяжелыя. Все испугало его и все привело въ ужасъ: и снѣжные сугробы по равнинамъ, и грязные рваные тулупы простонародья, и грязь заѣзжихъ дворовъ по дорогѣ, которые были всѣ — tout pleins de bètes et d'animaux.

И въ дорогѣ всплакнулъ нѣсколько разъ юноша, да и теперь. сидя чуть не взаперти въ домѣ дѣда, случалось ему плакать. Къ довершенію всего, юноша, не зная ни слова по-русски, не могъ говорить ни съ кѣмъ. Русская рѣчь, звучавшая кругомъ надъ его ушами, казалась ему какимъ-то дикимъ рыканьемъ и лаемъ.

— Mais ее n'est pas une langue! восклицалъ онъ, жалуясь своему новому товарищу, по имени Эмилю. — Ее n'est pas une langue, c'est un aboyement de chien!

Эмиль утѣшалъ юношу, говоря, что ему прежде русскій языкъ тоже казался лаемъ собачьимъ, но что теперь за два года жизни въ Петербургѣ онъ уже сталъ мараковать и понималъ все.

— Языкъ варварскій, конечно, говорилъ Эмиль;- похожъ, дѣйствительно, на лай, но въ немъ есть отдѣльныя слова для обозначенія всякаго предмета, также какъ и по-французски. Что хотите можно сказать на ихъ языкѣ, увѣрялъ онъ.

Но юноша почти не вѣрилъ этому, даже требовалъ доказательствъ и, указывая на разные предметы, спрашивалъ у Эмиля, какъ назвать это по-русски. Эмиль иногда зналъ и, исковеркавъ русское слово, называлъ его, выговаривая на свой ладъ, отчего слово русское еще болѣе удивляло Кирилла. Иногда же Эмиль не зналъ вовсе спрашиваемаго и, чтобы не ударить лицомъ въ грязь, самъ сочинялъ, или называлъ предметъ на мѣстномъ горномъ нарѣчіи окрестностей Женевы.

Такимъ образомъ, привезенный изъ своей второй родины Франціи, въ свое настоящее отечество, которое онъ не зналъ, юноша Кириллъ, избалованный отцомъ, вдругъ сдѣлался самымъ несчастнымъ существомъ. Дѣда своего онъ видалъ только за завтракомъ, обѣдомъ и ужиномъ и то только вначалѣ; вскорѣ же ему стали часто подавать пищу въ комнату, по приказанію дѣда, потому что брюзгливому графу Іоанну Іоанновичу, прожившему весь свой вѣкъ одиноко, было непривычно и скоро надоѣло имѣть вѣчно предъ глазами молчаливаго и печальнаго юношу.

Съ перваго же мѣсяца жизни внука въ домѣ, онъ далъ ему до сотни прозвищъ. Никогда не называя его по имени, онъ обращался къ нему со словами:

— Ну, ты! фертикъ! финтикъ! парижанская мусья!!

Затѣмъ онъ долго звалъ его, неизвѣстно почему, «ладеколонъ» и это прозвище всякій разъ заставляло его самого смѣяться до слезъ. Юноша только робѣлъ, краснѣлъ отъ всѣхъ прозвищъ и даже на послѣднее «ладеколонъ» отзывался, какъ если бы оно было имя, данное ему при крещеніи.

Наконецъ, однажды, спросивъ у Эмиля, допущеннаго стоять за столомъ у кресла внучка, графъ узналъ, какъ сказать внукъ по-французски, т. е. «petit fils» и съ этого дня у Кирилла было новое прозвище, которое, однако, менѣе обижало его.

— А! такъ вотъ что? воскликнулъ Іоаннъ Іоанновичъ:- такъ ты, фертикъ, выходишь мнѣ по вашему: путифицъ! Ну, такъ тебя путифицемъ и звать будемъ.

Смѣшное и грустное положеніе Кирилла или, какъ звали его въ домѣ всѣ люди, «графченка» увеличивалось, конечно, сначала его незнаніемъ русскаго языка, а затѣмъ, послѣ упорнаго прилежанія съ его стороны, его нелѣпымъ и дикимъ русскимъ языкомъ, пріобрѣтеннымъ благодаря урокамъ Эмиля. Брюзгливый дѣдушка не позаботился доставить внуку настоящаго русскаго учителя. Эмиль скверно говорилъ по-русски, а ужь ученикъ его иногда такія русскія слова произносилъ, что графъ Іоаннъ Іоанновичъ хохоталъ до слезъ и до колики.

Такимъ образомъ, въ однообразной жизни старика, внучекъ изъ Парижа или «путифицъ» сдѣлался незамѣтно домашнимъ скоморохомъ, забавой и шуткой. За столомъ, вкругъ котораго стояло всегда десятка два крѣпостныхъ офиціантовъ съ тарелками, графъ заговаривалъ нарочно и заставлялъ говорить «путифица» только на потѣху. И самъ каждый разъ хохоталъ онъ безъ конца, иногда болѣзненно желчно и притворно, и своимъ крѣпостнымъ офиціантамъ позволялъ фыркать въ руку отъ русскихъ словъ графченка.