Петербургское действо

— Ну, ну, не томи, воскликнулъ Григорій, — неужто же былъ у самого Котцау?

— У него у самого.

— Да зачѣмъ?

— За дѣломъ.

— Да за какимъ дѣломъ? Къ нему-то?….

— A вотъ, слушайте. Пріѣхалъ, розыскалъ его. Нанялъ это онъ въ Рамбовѣ фатеру самую тоись мѣщанскую, десять рублевъ въ мѣсяцъ платитъ. Ладно, думаю, хорошо, — это намъ на руку; стало-быть нѣмецкихъ-то деньжищъ мало, съ собой не привезъ, а русскими еще не разжился.

И Агаѳонъ въ первый разъ сначала своего повѣствованія ухмыльнулся весело и въ ладоши ударилъ.

— Ну, вотъ, вошелъ я. Два у него солдата ихнихъ, рейтера, такіе, что въ Красномъ Кабачкѣ были, токмо другіе, — перемѣнилъ. При тѣхъ-то знать ему стыдно, — видѣли его ряженымъ. Сначала они меня пущать не хотѣли, чуть было не стали въ шею гнать. Я не иду, поясняю — барина надо, а они подлецы, вѣстимо, по-русски хоть-бы тебѣ вотъ одно слово: что ни разинутъ ротъ, все свой хриплюнъ. Зашумѣли мы! Вдругъ, отворяется дверь и входитъ, кто-же бы вы думали? Я такъ и присѣлъ отъ радости! Анчуткинъ!

Оба братья Орловы, недоумѣвая, взглянули на стараго дядьку.

— Какой чортъ Анчуткинъ? Я не знаю, отозвался Григорій Орловъ, нетерпѣливо слѣдившій за разсказомъ дядьки и ожидавшій конца повѣствованія.

— Анчуткинъ, забыли? Вашего покойнаго родителя священника сынишко. Онъ у насъ махонькимъ въ домѣ бывалъ, собирали было его тоже въ семинарію, обучали, въ дьяконы полагать думали, а онъ тебѣ не тутъ-то было, вмѣсто дьяконовъ, удрамши, въ солдаты сдался. И махонькимъ-то самъ себѣ амуничку все стряпалъ да ребятишками на селѣ командовалъ. Нѣшто не помните, какъ Анчуткинъ съ компаніей своей приступомъ дьячиху въ банѣ взялъ? Еще вашъ покойный родитель всѣхъ тогда ихъ пересѣчь велѣлъ.

— Ну, ну, не помню. Говори, что же дальше?

— Да нѣшто вы не смекаете?

— Ничего не смекаю.

— Анчуткинъ, стало-быть, при этомъ нѣмцѣ состоитъ, ну, въ деньщикахъ — что-ли. Изъ нашихъ-то христолюбивыхъ воиновъ перешелъ, окаянный, въ голштинцы.

— Ну, ну!.

— Ну вотъ, какъ мы съ нимъ увидѣлись, такъ оба и ахнули и давай цѣловаться. Потомъ это вышли изъ дому, выбрать себѣ мѣстечко, гдѣ побесѣдовать; ушли за дрова, да тамъ и присѣли… И въ полчаса времени все ваше дѣло и обдѣлали.

— Да какъ? какъ? Говори! закричали почти всѣ.

— Какъ? A вотъ какъ. Есть у васъ двѣсти аль триста червонцевъ, вотъ сейчасъ на столъ класть?

— Что-жъ, неужто-жъ откупиться можно? воскликнулъ Григорій Орловъ. — Неужто денегъ возьметъ Котцау?

— A почему-жъ это ему и не взять? вдругъ какъ бы обидѣлся Агаѳонъ.

— Не можетъ быть, Ѳоша, это все пустое. Тебя твой Анчуткинъ надуетъ, деньги положитъ въ карманъ и не говоря даже съ Котцау. И будемъ мы въ дуракахъ.

Агаѳонъ обозлился на мнѣніе барина и всѣхъ остальныхъ офицеровъ, утверждая и клянясь всѣми святыми, что вся сила въ томъ, чтобы заплатить Котцау за обиду двѣсти или триста червонцевъ.

— Да не возьметъ онъ ихъ! воскликнулъ Алексѣй Орловъ. — Фофанъ ты, Ѳошка! Не ожидалъ я отъ тебя! Сѣлъ въ лужу. A я было думалъ, ты и впрямь что-нибудь путное надумалъ. Фофанъ!

— Вѣдь вотъ спорщикъ! воскликнулъ Агаѳонъ. — Да ты нѣшто съ этимъ голштинцемъ говорилъ? A я говорилъ.

— Съ кѣмъ? Съ Котцау?! воскликнулъ Григорій Орловъ. Котцау ты видѣлъ?

— Вѣстимо видѣлъ, онъ же мнѣ и сказалъ, сколько возьметъ.

Офицеры повскакали съ мѣстъ.

— Такъ эдакъ бы и говорилъ! загудѣли голоса, со всѣхъ сторонъ.

— Говорилъ?… Вонъ этотъ вотъ озорникъ нѣшто дастъ что путемъ сказать? Знай перебиваетъ, показалъ онъ на Алексѣя Орлова. — Николи не дастъ ничего путемъ разсказать. Слушайте!

Объясненіе свое Агаѳонъ закончилъ такъ, что снова веселый гулъ, смѣхъ и крики раздались въ квартирѣ Орловыхъ. Онъ передалъ свой разговоръ съ Котцау, которому онъ былъ представленъ Анчуткинымъ. Ротмейстеръ, конечно, тотчасъ же признавшій старика, сначала, по выраженію Агаеона, остервенился.

— Думалъ ужь я, опять меня бить начнетъ, однако нѣтъ, Анчуткинъ залопоталъ ему по-ихнему…

— По-нѣмецки? спросилъ кто-то.

— То-то, по-нѣмецки. Оттого и въ голштинцы попалъ, что обучился въ войну по-ихнему. Прыткій малый.

— Ну, ну, разсказывай…

— Ну вотъ, Анчуткинъ, полопотамши съ нимъ, мнѣ и говоритъ: дѣло это сладиться можетъ, баринъ согласенъ получить триста червонцевъ за обиду, только чтобы это никто не зналъ, а узнаетъ кто про это, то онъ откажется. A деньги эти чтобы я ему самолично отъ васъ передалъ. Ну, и доложу я вамъ, Григорій Григоричъ, не люблю я нѣмцевъ — смерть, но доложу я вамъ, что этотъ самый Котцау, какъ мнѣ сдается, не надуетъ.

— Чортъ его душу знаетъ! Можетъ и надуетъ! замѣтилъ Ласунскій.

— И авто не все, продолжалъ старикъ. — Слушайте. Окромя эфтова, еще онъ требуетъ, чтобы вы значитъ обои, вы, да вотъ и озорникъ этотъ, обои прощеніе у него просили передъ разными самовидцами. Чтобы при семъ и голштинскіе были мейнгеры и наши всей гвардіи офицеры.

— Ну и это онъ брешетъ!.. вскрикнулъ Григорій Орловъ.