Петька Дёров(изд.1959)

— Сергей Андреич! Знаю! Там, над входом в нашу церковь, ангелочек такой мотается. Уже еле держится. Я до него и в темноте доберусь. Если всё в порядке, я сейчас же туда пролезу и его на землю скину. Он небольшой, шуму не будет, да ведь там кругом и нет никого. Кто не знает, подумает, — сам от ветра упал.

Чернов неожиданно рассмеялся.

— Молодец, Фома. В этакой обстановке ангелы для нас самые подходящие связисты! Ладно. Свергай своего ангела на грешную землю, а Маша завтра пойдет мимо и посмотрит. Ах ты, сокрушитель ангелов!..

И, совсем уже неожиданно, Чернов вдруг привлек к себе Фому, крепко и нежно прижал его к груди.

Смущенный и взволнованный непривычной лаской обычно такого серьезного и сдержанного Сергея Андреевича, Фомка даже забыл попрощаться как следует. Взяв от Марии Федоровны сумку с едой, он направился домой.

На всем пути ни его настороженный слух, ни глаза, напряженно вглядывавшиеся в темноту, не заметили ничего подозрительного. Тихо и спокойно было около полуразрушенной церкви.

С бесконечными предосторожностями Фомка добрался до своей комнаты. Дверь была плотно закрыта. Мальчик прислушался. Тихо.

«А если засели внутри? Ждут только, пока войду, чтобы схватить?»

Фома отполз к шаткой лестнице, осторожно бросил в дверь обломком кирпича. «Если Петька дома, услышит, отворит. А если чужие, — рвану вниз по лестнице, а там подвалы, лазы. Не найдут. Уйду.»

Бросил еще раз кусочком кирпича. Дверь оставалась закрытой. Всё. Петьки нет. И он погиб. Честный, хороший, настоящий друг.

Невыразимо тяжело было на сердце у Фомы, когда он вошел в комнату, машинально затворил за собой дверь, чиркнул спичкой. И вдруг вскрикнул от радости.

На их постели, свернувшись калачиком, крепко спал Петька, а приткнувшись к его спине, дремал сонно щурившийся кот Васька.

Спичка потухла, опалив Фомкины пальцы, но он не почувствовал боли. Со слезами радости он крепко обнимал друга.

— Живой! Петька! Петюха!..

— И ты жив? И ты жив, Фомка?

Мальчики говорили взахлеб, перебивая друг друга.

— Мы с Зозулей до самого вечера тебя ждали, Фома, дотемна. Недавно только и разошлись. Ой, как мы бежали! Кустами, всё кустами. Я думал, у меня сердце разорвется. А Зозуля пыхтит, да не отстает. Я и не знал, что наш толстый так бегать может. А Белоголовый, говоришь, не убежал? Жалко его…

— Жалко, — согласился Фомка. — Да,— спохватился он, — а Пашка?

— Пашка, видно, попался, — мрачно сказал Петька. — Я сразу в сторону кинулся. Оглянулся, вижу, — Пашку фриц схватил. Ка-ак даст кулаком по голове и потащил к дороге.

Мальчики замолчали.

— Не выдаст! — решительно сказал вдруг Фома. И повторил еще раз. — Нет, Пашка не выдаст!

Петька уже засыпал, уютно умостившись на соломе и укрывшись старенькой шубейкой, когда Фома вдруг вышел за дверь. Вернулся он не скоро и сразу улегся.

— Ты куда ходил? — сонно спросил Петька.

— Так. Товарищу одному приземлиться помог, — небрежно ответил Фомка, облизывая ссадину на руке.

Но Петька не ответил. Измученный всем пережитым, он уже крепко спал,

* * *

Проводив Фому, Чернов долго еще ходил взад и вперед по комнате. Молчал. Сосредоточенно курил.

Многое вспомнилось ему в эти минуты. Первые дни войны. Вызов в райком партии.

— Обдумай, Сергей Андреевич, взвесь, — медленно говорил секретарь райкома. — Дело серьезное, опасное. Не заставляем, нужно твое желание, твоя воля. Не согласен— эвакуируйся со всеми. Люди, как ты, всюду нужны. Уверен, — и на тыловой работе будешь не последним,

— Не доверяете? — обиделся Чернов.

Тогда вмешался сидевший рядом с секретарем райкома незнакомый человек.

— Не обижайтесь, товарищ Чернов. То, что мы вам предлагаем, можно предложить, только если полностью доверяешь человеку. Ваша честность известна, ваша смелость проверена финской кампанией. Учтите, вам придется не просто действовать в тылу врага. Вам придется жить среди врагов. Это не только опасно. Это очень, очень трудно.

Да, трудно. Только переехав из Острова, где его знали слишком многие, в Псков, укрывшись под видом скромного и незаметного сторожа на «мыловарке», понял Чернов, как это трудно. Приметный шрам на щеке скрыла отпущенная борода, и скоро в ней протянулись серебряные нити. В сорок два года его называли дедушкой. На высокий лоб легли новые морщины. Не за себя страдал Сергей Андреевич. Он страдал за весь свой народ, за родную, опоганенную захватчиками землю, которую топтала вражеская, железом подкованная нога. Дрожь отвращения и гнева вызывали в нем все эти гаулейтеры, зондерфюреры и прочая шваль. А он должен был гнуть спину и низко кланяться не только им, но и всем их мелким прихлебателям, прислужникам, изображать почтительного и подобострастного служаку, чтобы втайне разить врага в самое сердце.

— Спать пора, Сережа, — осторожно прервала его размышления жена.

— Да!.. Спать?