Петька-Счастливец

А что ей было хлопот и забот со стиркой и глаженьем! Надо было отпустить Петьку домой с таким же запасом чистого белья, с каким он приехал. Она продела также в его янтарное сердечко новую черную ленточку. Кроме этого сердечка, ей бы ничего не хотелось получить от Петьки на память, но сердечка она не получила. Сам Петька получил от господина Габриэля на память французский словарь, служивший им при занятиях и весь испещренный на полях собственноручными примечаниями господина Габриэля. Хозяйка же поднесла юноше букет из роз и сердечной травки. Розы, конечно, скоро увянут, но травка могла перезимовать, если ее не ставить в воду. Кроме того, госпожа Габриэль написала на листочке для альбома изречение Гете: «Umgang mit Frauen ist das Element guter Sitten», но не в подлиннике, а в собственном переводе: «Общение с дамами — условие хороших нравов. Гете».

— Он был великий человек! — прибавила она. — Жаль только, что он написал Фауста, — я его совсем не понимаю. И Габриэль говорит то же.

Юный Массен преподнес Петьке не совсем неудачный рисунок, изображавший висевшего на виселице господина Габриэля с розгой в руках. Подпись внизу гласила: «Первый путеводитель великого артиста на пути науки». Примус подарил Петьке пару новых туфель, вышитых самой женой пробста; они были так велики, что Примус еще несколько лет не мог бы пользоваться ими. На подошвах было написано чернилами: «На память от горюющего друга. Примус».

На вокзал провожал Петьку весь дом. «Никто не скажет, что вы уезжаете без sans adieul — сказала госпожа Габриэль, целуя Петьку на прощание. — Я не стесняюсь! — заявила она. — Открыто все можно, лишь бы не тайком!» Вот раздался свисток, юный Массен и Примус прокричали «ура», «домашний скарб» подхватил, госпожа Габриэль отерла глаза и замахала платком; супруг ее ограничился одним словом: «Vale!»

Мимо окон вагона замелькали деревни и местечки. Было ли их обитателям так же весело, как Петьке? Он думал об этом, думал о своем счастье, о золотом яблоке, которое видела у него в руке бабушка, когда он был ребенком, вспоминал о своей счастливой находке в канавке, но больше всего думал о своем вновь обретенном голосе и о познаниях, которыми он запасся за эти два года. Он стал ведь совсем иным человеком! Внутри его все ликовало и пело от радости, и много ему надо было иметь над собою власти, чтобы не запеть во всеуслышание в вагоне.

Вот показались башни столицы, вот и строения. Поезд подошел к вокзалу. Тут ждали Петьку мать с бабушкой и еще кто-то — госпожа Гоф, супруга придворного переплетчика, урожденная девица Франсен. Она не забывала своих друзей ни в горе, ни в радости и не преминула расцеловать Петьку так же сердечно, как мать и бабушка. «Гоф не мог прийти со мною! — сказала она. — Он сидит за переплетом разных сочинений для библиотеки Его Величества. Тебе повезло, и мне тоже. Теперь у меня есть муж, собственный уютный уголок и кресло-качалка. Два раза в неделю ты обедаешь у нас. Вот посмотришь на мое житье-бытье. Настоящий балет!»

Матери и бабушке почти и не удалось поговорить с Петькой, зато они смотрели на него, и глаза их так и сияли радостью. Петька сел на извозчика и поехал к учителю пения, а мать с бабушкой смотрели ему вслед, смеясь и плача.

— Какой же он красавчик! — сказала бабушка.

— А выражение у него все такое же хорошее, честное, как и прежде! — заметила мать. — Таким он и останется всю жизнь!

Извозчик остановился перед дверями квартиры учителя пения; хозяина не оказалось дома. Петьку встретил и проводил в отведенную ему комнату старый слуга. По стенам комнатки висели портреты композиторов, а на печке стоял ослепительно белый гипсовый бюст. Старик, немножко тугой на смекалку, но донельзя преданный своему господину, показал Петьке, куда уложить белье, куда развесить платье, и обещал свое содействие по части чистки сапог. Тут явился и сам хозяин и сердечно приветствовал Петьку на новоселье.

— Вот и все помещение! — сказал он Петьке. — Не побрезгуй! Клавикорды в зале к твоим услугам. Завтра испробуем твой голос! А это наш кастелян, наш домоправитель! — прибавил он, кивая на старика. — Ну, все в порядке! Даже Карл-Мария Вебер выбелен к твоему приезду заново! Он непозволительно закоптел!.. Да ведь это вовсе не Вебер! Это Моцарт! Откуда он взялся?

— Это старик Вебер! — ответил слуга. — Я сам снес его к мастеру белить и сегодня утром принес обратно.

— Но это же бюст Моцарта, а не Вебера!

— Извините, сударь! — стоял на своем слуга. — Это старик Вебер, только он стал почище, вот вы и не узнали его! Спросите хоть у мастера! — Спросили, и оказалось, что бюст Вебера нечаянно разбили в мастерской и вместо него дали слуге бюст Моцарта, — все равно ведь, чей бюст стоит на печке!

В первый день решено было не петь и не играть, но, когда наш юный друг вошел в залу, где стояли клавикорды, а на пюпитре лежала раскрытая опера «Иосиф», он запел своим звонким, как колокольчик, голосом: «Пришла моя весна». Сколько чувства, сколько души, детской невинности и в то же время мужественной силы было в его пении. Учитель даже прослезился.