Петкана

Тот день, когда я передал свои убогие словеса переписчикам, чтобы они размножили их в стенах святых обителей, стал для меня часом радости и опустошения одновременно. Я осознавал, что окончил главный труд своей жизни. И в то же время ощущал в своей душе страх, который стремительно заполнял освободившееся в ней пространство. Ибо чувствовал, вернее, уже знал: должно произойти нечто страшное. Огонь и меч были все ближе.

«Дщери Иерусалимские, плачьте о себе и о детях ваших! Ибо приходят дни, в которые скажут: "блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы непитавшие!" Тогда начнут говорить горам: "падите на нас!" и холмам: "покройте нас!"» — так говорил Господь на крестном пути Своем. Как будто о Тырнове говорил.

И действительно, вскоре настало время, когда азиатские варвары предали огню и мечу все болгарские земли. Подступили они и к нашему дивному граду, защищенному снаружи высокими горами и прочными стенами, а изнутри — святыми мощами, что подобны были непобедимому воину. Но, должно быть, Господь сказал ей, как некогда Моисею: «Не молись за людей сих!» Ибо турки вступили в город. И в нечистые руки их попало все, что мы думали уберечь от них. Мы надеялись, что сии святыни никогда им не достанутся. Но Господь судил иначе.

Пока азиаты с остервенением штурмовали крепостные стены, я постоянно был вместе с моей паствой. Посещал жилища и обходил укрепления. Как отец разделяя скорбь своих чад. Но когда зверье прорвалось в город и хлынуло на стогны его, как поганая саранча, я поспешил в Соборную церковь, к мощам Преподобной. Чтобы успеть помолиться перед ее киотом. Быть может, в последний раз.

Церковь была пуста. Я пал на колени, обливаясь слезами. И начал молиться.

Я воздевал руки к небесам. Куда уходили сейчас наши мольбы о пощаде и предсмертные стоны? К Единственному Утешителю, Который мог смягчить нашу боль и уменьшить наши страдания.

Но вот я услышал их приближение. Сперва конский топот. Потом чужую грубую речь. Они были всё ближе. И вот уже затрепетали витражи на окнах. Задрожали иконы в иконостасе. И святой киот.

«Верхом на конях — в Божий храм! Такого беззакония не совершали прежде и агаряне!» — мелькнула у меня последняя мысль. Я обернулся и увидел их. Шестеро исчадий адовых сдерживали бешеных скакунов, гарцуя посреди церкви.

«Быть может, нечестивый помрачил мой ум и зрение», — я попытался оградить себя крестным знамением и произнести имя Иисусово.

И узрел тогда, как одна кобыла задрала хвост и начала ронять вонючие яблоки прямо на пол храма. Это заметили и турки. Хозяин подлой твари гнусно осклабился и, поспешив спешиться, повел лошадь прямо в алтарь. Дабы успеть опоганить самое сердце христианской святыни. Остальные остались верхами и со смехом и буйными криками одобрения наблюдали за ним.

«Господи, смилуйся!» — воскликнул я. И поднялся сколен. Но неуспел ничего сделать. Ближайший турок со всей силы хлестнул меня бичом. И я упал с рассеченным лицом, обливаясь кровью...

Придя в себя, увидел я новое злодеяние.

Они грабили храм. Отнимали друг у друга драгоценные подсвечники и лампады, в некоторых из которых еще догорали последние язычки чистого пламени. Кадила, хранившие запах ладана. Потиры. Священные сосуды для причастия. Чаши, из коих мы с благоговением приобщаемся Тела и Крови Христовой. Для нас — святыни. Для них — просто золото и серебро, украшенное драгоценными камнями. Добыча.

О, как страшно возрыдал я тогда! От лютой скорби, немощи и бессилия я бился главой своей об окровавленный пол. Желая только одного. Умереть. Сей же час. Здесь, на этом самом месте, где вкусил первую небесную радость в своей жизни. Где терзался мучительными сомнениями. И познал величайшую благодать.

Я хотел, чтобы они добили меня. Прямо сейчас. И молил Господа услышать мою мольбу. Но такая смерть была бы счастьем и легким избавлением. А я еще должен был испить чашу горечи. Ту, что была горше даже мучительной смерти. Ибо так судил мне Господь.

Я видел, как они приблизились к ней. К ней! Как открыли нечистыми руками киот. Как без страха срывали с честных мощей златотканые одежды и украшения.

«За что, Господи? За что ее?» — в ужасе вопрошал я, чувствуя, что не могу уже произнести ни слова, ни звука. Безмолвные стоны сотрясали меня, страшная боль парализовала всякую мысль. Бог отнял у меня всё. Силы. Разум. Мир в душе. Я уже ничего не мог учинить. Я был просто немощный старец. Осужденный свидетельствовать о самом страшном.

Когда пречестное тело Преподобной осталось прикрыто лишь самой скромной одеждой — практически обнаженное, — злодеи с глумлением пронесли его через весь город, чтобы бросить затем к ногам своего повелителя — султана Баязида.