Петкана

Я молилась, даже не задумываясь, за кого молю Бога и святую угодницу Его — за своих близких или за всех сербов? Ибо все мы были тогда единым целым. Сплоченные общим страхом и болью.

Сулейман позволил венграм идти на все четыре стороны. Но к сербам он отнесся иначе. Все сербские воины должны были отправиться в Царьград. И не только воины. Турки, взимая с нас эту первую «дань кровью», согнали в крепость всех искусных мастеров и ремесленников, которых им удалось сыскать. Лучших оружейников и золотых дел мастеров, каменщиков и строителей, кузнецов и портных. Всем им отныне суждено было жить на чужбине. Защищать чужую землю.

И украшать своим мастерством ее грады.

Моего сына не тронули. Он был рыбак. Как и первые апостолы Христовы. Это его и спасло. А вот внука моего сохранила Преподобная. То было настоящее чудо! Она пощадила мое сердце. Не дала ему разорваться от горя. За это я ей вечно благодарна. И чем я только заслужила такую милость? Такую ее заботу и внимание ко мне и моей семье на протяжении всей нашей жизни. И как она распределяет милости свои между нами, грешными? Кому как суждено? По Божиему указанию свыше? И как праведный Господь отмеряет каждому из нас его судьбину и долю? Спрашиваю — и никогда не получу на это ответа. Ибо, как я не раз слышала, даже самые ученые мудрецы не знают всего до конца.

Но вернусь к моему Стефану.

Стефан был воином. Так он сам захотел. Чтобы защищать Белград от турок. Когда глашатай объявил на площади султаново повеление, мой внук удивил и меня, и свою мать необычным решением. Он взглянул на нас с любовью и нежностью. И сказал твердо: «Обе вы мне матери. Одна меня родила. Другая — у Бога вымолила. Теперь же жизнь свою я вручаю третьей моей матери — преподобной Параскеве! Коли будет на то ее воля, чтобы увели меня на туретчину, пусть меня от нее и уводят».

Так он сказал. Как человек, который точно знает, как поступить.

Стефан трижды поцеловал каждую из нас. Трижды перекрестился, перешагнув порог родного дома. Поклонился низко синему Дунаю, словно прощался с отцом. И пошел на источник Преподобной. Там, где я первый раз выкупала его сразу по рождении. Где поила его святой водой, чтобы он вырос крепким и сильным. Чтобы душа его была чиста, а сердце было твердым и смиренным.

Весь тот день, 9 сентября, а потом и всю ночь он просидел возле источника. Ничего не вкушал. Лишь пил святую воду. И спокойно ожидал своей участи. Ибо всякий христианин с мирным сердцем принимает ту судьбу, какая ему суждена.

Весь этот день, а потом и всю ночь турки прочесывали Нижний город. Врывались в каждый дом. Заглядывали в любую лачугу. В любое возможное укрытие. Повсюду раздавался плач и стон. Всюду люди прощались со своими родными и близкими.

К Стефану же ни один турок даже не приблизился. Словно они его и не видели.

10 сентября, в полдень, все мы собрались перед храмом Успения Пресвятой Богородицы. Как в былые времена, когда приходили сюда по большим праздникам. Только сейчас это был не радостный крестный ход, а горькие проводы. Церковь же нашу уже успели превратить в мечеть.

Никогда не забыть мне боль и отчаяние того черного дня. Верю, навсегда запомнили его и синие воды Савы и Дуная. И каждый камень полуразрушенных стен. И высокие крепостные башни. Все кругом было наполнено нашей мукой. И казалось, нет и не будет ей ни конца, ни края.

Не знаю, кому было тяжелее: тем, кто уходил, или тем, кто оставался. И хотя многие уходили целыми семьями, все равно был кто-то дорогой и близкий их сердцу, кого они покидали навсегда. Отовсюду неслись стоны и слова прощания. Турецкие солдаты отрывали нас друг от друга, как вырывает ногти с мясом безжалостный палач. Словно острой саблей, рассекали они последние объятия. Лишали людей возможности последний раз прикоснуться к тем, кого они никогда уже больше не увидят в этой жизни. Подгоняли колонну бичами, как будто гнали скотину.

Во главе этой колонны несчастных носильщики несли последнее наше богатство. Уносили от нас святые иконы и чудотворные мощи.

В том числе и ее честные мощи. Преподобной Параскевы.

Для уходящих то было, конечно же, каким-то утешением. И надеждой. Для нас — мучением. И страхом. Что будет теперь с нами? Преподобная мать Параскева покидает нас. Уходит туда, где она, возможно, нужнее сейчас своим детям. Но можем ли мы знать это наверняка. Ибо Одному только Богу ведомо, что лучше: уходить по воле нехристей — или оставаться под властью нехристей?

Кто распорядился забрать святыни? Турки ли, чтобы окончательно сломить нас? Или же Митрополит — по тайному договору с самой Преподобной? Не знаю. Знаю лишь, что душа моя люто скорбела. Куда теперь пойти в тяжкую минуту? Чье прикосновение вернет мне здравие и крепость, когда руки опустятся в бессилии и отчаянии?

Что делать мне, несчастной? Как я буду теперь жить без нее?