Петля

Щелчок айфона, напоминающий спуск «Смены». У Антона была «Смена», плёночная, тридцать шесть кадров. А на ванночки, увеличитель, фонарь, глянцеватель у их семьи денег постоянно не хватало, приходилось проситься к однокласснику – у него дома была кладовка, превращённая в фотолабораторию. Это было чудесно: красный свет, запах фиксажа, от которого плывёт в голове, ванночки, в которых происходит превращение белого листа бумаги в фотографию… Никуда не надо спешить, это не ванная, не совмещённый санузел, в который постоянно стучатся домашние. Тщательно выбрал кадр, увеличил, выверил резкость, где надо, подсветлил, где надо, затемнил… Но одноклассник был всё-таки гадом – пускал не просто так, забирал себе с треть фотобумаги, ещё и реактивами пользовался и постоянно давал понять, что он тут хозяин…

– Ну как, получилось?

– Не знаю.

– Дай глянуть.

– Потом.

Антон не настаивал. Голос жены становился всё более раздражённым, и снова слёзы в нём послышались.

– Не вешай нос, гардемари-ина, – пропел он, и в рот влилось немного крови. Неожиданно пресной, с каким-то ржавым привкусом.

«Откуда я знаю, какой вкус у ржавчины?» – удивился Антон.

Звонок. Протяжный, а за ним короткий. Жена вскрикнула, а Антон не то чтобы услышал, но почувствовал, что дверь стала открываться.

– Доброго здоровьичка! – хрипловатый приветливый голос.

Не шевеля головой, Антон скосил глаза. На пороге стоял плотный, кажется, невысокий человек в короткой кожаной куртке, шерстяной шапочке. На лице – щетина, почти борода. Типичный, как в фильмах, киллер.

Жена тихонько скулила, явно боясь зарыдать. Антон ответил весело, чтоб её успокоить:

– И вам не хворать!

Пришедший сунул руку в карман. «Неужели?!» Но он вытащил не пистолет, а что-то мелкое. Бросил на пол. Мелкое ударилось о ламинат тяжело и веско. Одно, второе, третье. «Гильзы».

– Ну, прощевайте. – Крутанулся, нарочито громко протопал по площадке; застучали шаги по ступеням лестницы.

– Раздевайся, – сказал Антон жене, – ты, по легенде, из ванны… Обмотайся полотенцем, наследи тут ногами. И – звони в скорую.

8

Часа через два он стоял под душем и с удовольствием мыл своё тело. Живое, белокожее, в меру волосатое, мягкое. Невредимое.

Позади было изматывающее ожидание скорой, переползание с пола на носилки. Испуганные голоса прибежавших полицейских, недоумённые вопросы-причитания соседей: «Что ж это? Убили? Да как так-то? Ничего не слыхали… Живо-ой?! Кровищи сколько!»

Позади долгий спуск по лестнице – грузового лифта в их доме нет, – даже ремни не помогали, и Антон сползал с носилок, приходилось держаться за бортики… Погрузка в машину. Снова голоса полицейских, теперь не испуганные, а сердитые: «Отошли, отошли! Дорогу!» И щелчки камер, гаджетов… Кто снимал? Простые прохожие или успевшие сбежаться журналисты? Или сама полиция?

В скорой. Антон хотя и знал, что бригада в курсе операции, но лежал без движения, закрыв глаза. Его ведь предупредили: предельная достоверность везде, в каждой мелочи. Везде могут оказаться предатели, любой может заснять, что он вдруг сел на носилках, или записать аудио его голоса… Врач над Антоном говорил в рацию: «Везём к вам. Состояние критическое. Три сквозных. Готовьте операционную». А через две-три минуты: «Всё, кончился. Сворачиваем в морг».

От этих слов по Антону прокатилась волна ледяных, щиплющих мурашек. Вернее, две волны – от сердца вверх до кончиков волос и вниз – до ногтей на ногах. Такие сильные и противные волны, что Антон передёрнулся.

– Лежите-лежите, – заботливо, словно он был действительно ранен, сказал врач.

Позади морг. Цинковый или какой там стол. Жуткий стол; до сих пор спина чует его, и струи воды не могут смыть это ощущение холода и мёртвости. Как впитались… И запах этот повсюду – душок подтухшей курятины…

Опознание. По голосу Антон узнал журналиста их телеканала, Халика. Выпускник Таврического университета, он уехал из Симферополя после оккупации Крыма. Стал одним из тех немногих, кто отнесся к Антону по-настоящему душевно, старался помочь. Они подружились.

Халик стопроцентно не знал, что это инсценировка. «Зачем его?»

– А-а! – закричал, когда с лица Антона сняли простыню.

И забился в истерике, рычал угрозы Путину, гэбне, сепарам. Антон, вытянувшись, задержав дыхание, наблюдал за световыми бликами над веками и слушал. И где-то в основании скул, в заглазьях где-то морщился от сочувствия и чего-то похожего на стыд…

Халика увели. Стало тихо. А потом врач сказал с облегчением:

– Ну всё, Антон Аркадьевич, поднимайтесь. Теперь – ждать. Сполоснитесь, и вот в эту комнату. Это служебная. Мы там вас, извините, закроем. Еда, вода будут. Пакет с одеждой…

– Мне ещё айфон обещали.

– Да, будет и айфон.

И вот, помывшись, надев собранные женой трусы, треники, майку, свитер, Антон прошёл в небольшое квадратное помещеньице. Стол, три стула, что-то типа кушетки, вешалка… Здесь наверняка коротали свободное время санитары. А теперь здесь будет он, Антон Дяденко. Неизвестно сколько.

– В туалет, если что, вот в ведро придётся, – кивнул врач в угол, – извините.

– Ясно…

На столе лежал айфон. Не его, конечно.