Петля Арахны (СИ)

Посреди этого заброшенного печального пространства на массивных каменных ногах, возвышался большой мраморный саркофаг, форма которого повторяла очертания женского тела. В богато украшенных искусной резьбой одеждах, с покойно лежащими на груди руками и умиротворённо закрытыми глазами, Реджина будто бы спала.

Люциус не сразу решился подойти. Несколько мгновений он стоял, глядя на саркофаг, после чего медленно приблизился, вглядываясь в недвижное каменное лицо. Поднял руку, провёл по нему осторожно, обводя черты.

— Вот я к тебе и пришёл. — Гермиона расслышала его приглушённый голос. — Прости, что так долго…

А потом он склонился над ней, запечатлевая на лбу поцелуй.

Гермиона невольно отвернулась, ощутив себя отчего-то ужасно лишней здесь. Люциусу стоило бы вероятно побыть с Реджиной наедине… возможно он хотел ей что-то сказать, что Гермионе слышать не следовало или же поделиться чем-то, что никогда не принадлежало ей. Она, однако, не посмела покинуть склеп, принимаясь лишь рассматривать стены и пол, на котором виднелись грязные следы нескольких пар мужских ботинок — сюда должно быть приходили мракоборцы в тот день… Гермиона помнила, как Люциус не хотел пускать их сюда, в то время как днём ранее, по жестокой иронии, здесь уже побывали Плегга и Ральф. Бэгзль вероятно открыл им дверь изнутри — Гермиона обратила внимание на люк в углу комнаты… Печальные ангелы у входа были лишь бутафорией только и способной, что оплакивать спящую здесь вечным сном хозяйку. Как жаль, что Абраксас не догадался наложить на них чары посильнее, дабы превратить из бесполезных заливающихся слезами истуканов в защитников, способных не позволить чужакам проникнуть в ведущий сюда из самого поместья тоннель, построенный им очевидно для одной только цели — являться сюда бессонными ночами, страдая и возможно стеная о своей столь безвременно покинувшей его любви, в то время как этой самой его любви был полностью лишён вверенный ему ею сын.

От этих размышлений в груди Гермионы вновь вспыхнул гнев на Абраксаса — каким же всё-таки слабым он был!

Люциус всё ещё стоял, склонившись над саркофагом. Одна рука его лежала у Реджины на лбу, вторая поглаживала сложенные на груди пальцы. Он шептал ей что-то, и, взглянув на него теперь, Гермиона поняла, что не испытывала больше возникшей у неё в первый момент неловкости. Уж если кто и был достоин сейчас находиться здесь рядом с ним, присутствуя при этом его соприкосновении с, вероятно, единственным светлым бликом существовавшем когда-либо в его страшном, болезненном прошлом, так это она, и никого иного он просто не смог бы впустить сюда в такой момент. А значит, всё это принадлежало лишь ей.

Гермиона уверенно обошла саркофаг, накрывая его руку своей ладонью.

— Спасибо, что пришла сюда вместе со мной, — он сжал её пальцы.

— Куда ты, туда и я, Люциус, — сказала она, и они постояли так ещё несколько мгновений, пока он, спохватившись вдруг, не принялся шарить по карманам сюртука, вытащив оттуда небольшой свёрток.

— Я принёс ей кое-что, — он бережно принялся разворачивать шёлк белоснежного платка, открыв вскоре взору Гермионы маленький сухой бутончик красной розы — тот самый, который она обнаружила некоторое время назад в погребённой под половицами библиотеки шкатулке. Он осторожно взял его кончиками пальцев, дабы хрупкие иссохшие лепестки его не рассыпались в пыль. — Это должно было остаться с ней…

Гермиона лишь кивнула, и Люциус положил бутон Реджине на грудь, там, где должно было биться когда-то её живое сердце, как вдруг, в следующий миг произошла удивительная магия: породившийся сам собой, откуда ни возьмись, золотистый свет окутал бутон и безжизненные лепестки его, тонкие как папиросная бумага наполнились соком, распустились, заблагоухали вновь, как и когда-то, должно быть, пятьдесят лет назад, будто времени этого и не было вовсе.

Поражённо Гермиона взглянула на Люциуса, обнаружив, что удивление застыло и на его лице.

— О, Мерлин, — дрогнувшие пальцы его коснулись губ, и судорожно вобрав в лёгкие воздух, он отвернулся.

Гермиона бросилась к нему, заключая в объятья.

Эпилог

Платформа номер девять и три четверти, что спрятана в стене вокзала Кингс-кросс, как и всякий раз первого сентября, была переполнена в тот день. Большой красный поезд уже стоял на путях, изрыгая клубы серого дыма из своей блестящей чёрной трубы, и сотни волшебников и волшебниц, одетых в мантии самых невероятных цветов провожали своих детей в Хогвартс — безусловно, самую удивительную из всех магических школ.

Среди этой суеты и толкотни, ровно в пятнадцать минут одиннадцатого, пересёкши твёрдый барьер меж платформами десять и одиннадцать, показались трое: высокий мужчина в летах, с длинными аккуратно убранными в хвост светлыми волосами, облачённый в тёмно-зелёную мантию, женщина, ещё молодая, в изысканной бархатной шляпке с пером и богато украшенном вышивкой атласном платье, а также маленькая девочка лет одиннадцати, шедшая несколько впереди них, с ослепительно белыми вьющимися волосами, чудно обрамлявшими её милое, хотя и несколько надменное личико.