Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

Отвернулся от меня, с интересом понаблюдал, как дрессировщица лавирует между львами и тиграми, скачущими по тумбам, заметил рассеянно:

– Дрессировщику главное – спину зверью не показывать… Это есть, Пашка, вечный принцип нашей жизни: оглянись вокруг себя – не гребет ли кто тебя…

Я подхалимски подсунулся:

– Виктор Семеныч, я ведь на вашу широкую спину надеюсь.

– Зря, – махнул он рукой. – Дом у нас огромный, и никто в нем тебе не поможет, а насрать хочет каждый… Это уж у нас правило такое: убиваем мы вместе, а умираем все врозь…

АУДИ, ВИДЕ, СИЛЕ…

Виктор Семеныч! Да что с вами со всеми?! Неужели у всех – действительно – память напрочь отшибло? Да напрягитесь вы, припомните! Припомните, как вы спросили меня рассеянно-доброжелательно:

– А как личная-то жизнь у тебя?..

Напрягся я весь, и сердце тревожно заныло, как под швом незажившая рана, а сказал я небрежно, весело:

– Да ничего, устраиваюсь! Как-никак баб в стране на восемь миллионов больше, чем нас, грешных…

– Ну-у? – удивился Абакумов. – А мне-то показалось, что тебе из всех этих мильенов только одна и пришлась по сердцу…

С треском разлетелись швы на тайной моей ране, глубоко упрятанной, мозжащей, незарастающей, как трофическая язва. И страх полоснул холодом.

Знает!

Рука непроизвольно легла на карман кителя, где всегда лежал загодя приготовленный лист с грифом: «СЕКРЕТНО. ЛИЧНО МИНИСТРУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ СССР ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКУ АБАКУМОВУ B. C.»

– Да ведь с бабами сроду не угадаешь, которой попадешь под ярем! – все еще шутя, как бы посмеиваясь, пытался я отпихнуться.

– Эт-то верно, – охотно подтвердил министр. – И что – сладкий ярем у твоей евреечки?..

Знает. И ведь тоже – ни гугу! Пока не посчитал, что пора. Пора.

РАПОРТ

Настоящим докладываю Вам, что некоторое время назад я вступил в интимную связь с гр-кой ЛУРЬЕ Р. Л. Отец упомянутой гр-ки – бывший профессор ЛУРЬЕ Л. С. арестован органами госбезопасности по подозрению во вредительской контрреволюционной деятельности, но вина его не доказана в связи с тем, что он скоропостижно скончался от сердечной недостаточности во время следствия…

– Чего молчишь, Пашуня? – ухмылялся Абакумов, но я видел, как его беловзорое лицо наливалось холодной жестокостью. – Или еще не разобрался?..

…однако считаю, что допустил в известной мере потерю бдительности, и готов любой ценой искупить свое упущение перед Коммунистической партией и органами государственной безопасности.

Старший оперуполномоченный по особо важным поручениям подполковник ХВАТКИН П. Е.

Неловкими цепенеющими пальцами отогнул клапан кармана кителя, достал рапорт и протянул Абакумову.

Министр аккуратно расправил сложенный лист, разгладил его на красноплюшевом барьере ложи и, картинно воздев правую бровь, принялся за чтение.

А на манеже озверевшие от страха хищники прыгали сквозь горящие обручи, с треском пробивали напуганными усатыми харями бумажные круги, хлестал с визгом бич, горлово покрикивала дрессировщица и пулеметом бил в висок барабанный брэк.

Большая дрессура. Окончательная.

Абакумов посмотрел на меня с усмешкой, сложил лист и помахал им в воздухе:

– А дату почему не поставил, шахматист? Число-то чего не прописал?

– На ваше усмотрение оставил, товарищ генерал-полковник. Когда сочтете нужным – тогда и поставите…

– Ну что ж, правильно ты решил… Поставлю – если сочту нужным… А пока – старайся, работай изо всех силенок… Раз уж ты у меня – вот здесь, на сердце… – И спрятал сложенный рапорт в нагрудный карман гимнастерки.

Римма, напрасно ты ненавидела меня. Никто из нас не виноват, потому что мы виновны все, именно эта общая виновность и становится с годами людской правотой. Видишь, я взял у тебя в залог отца, а пришлось за это заложить себя. И тебя, конечно. По одной залоговой квитанции положил нас Абакумов в темный ломбард своего нагрудного кармана…

– Виктор Семеныч… – обратился я к нему, а он ответил мне скрипучим голосом Мангуста:

– Что же вы задумались, уважаемый господин полковник?..

Глядь – нет цирка, нет беснующегося на манеже зверья, нет Абакумова.

Только Мангуст – неотвратимый, омерзительный, как конец судьбы, смотрит мне в лицо налитыми буркалами.

– Что не веселитесь, многоуважаемый фатер? – спросил он грустно.

А я ответил искренне:

– Прошла охота. Странное дело – заядлые весельчаки часто умирают от черной меланхолии…

Не сон, не бред, не обморок.