Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

– Вот это – пожалуйста! – серьезно и душевно заверил Минька. – Вы обвиняетесь в организации сионистского вредительского центра, имеющего целью убийство товарища Сталина и его ближайших помощников в Политбюро ВКП(б)…

Коган на миг зажмурился, будто Минька выстрелил у него над ухом, и его лицо седатого еврейского коршуна было в это мгновение раздавлено рухнувшим на него ужасом, потому что кремлевский лейбка-лекарь Коган неоднократно видел голым Великого Пахана и его ближайших помощников из Политбюро и, в отличие от своих сограждан, знал, что многие из них не боги, а пожилые склеротики, которые вполне могут занемочь, захворать, скончаться, умереть, подохнуть! Что они смертны.

А следовательно, их можно убить.

И если такая кощунственная, святотатственная мысль возникла и произнесена вслух, значит этот вопрос решен окончательно и бесповоротно.

Но жуткий полет через мглу растерянности и страха длился у него ровно один миг; он сразу же спросил ровным голосом:

– И вы, конечно, располагаете вескими доказательствами моей вины?

– Конечно располагаем, – сказал я негромко, и он мгновенно обернулся, остро вперился, и я видел, как он взвешивает меня гирьками своей жидовской пронзительности, как щупает, оценивает меня взглядом старого опытного диагноста, соображая – главнее я свинорожего майора за столом, есть ли смысл со мной разговаривать, или я, как Трефняк либо конвойный солдат, фигура вспомогательная, и нет нужды тратить на ерунду капитал еврейской надменности.

Но ничего не решил, потому что я был в штатском, не сидел, развалясь, за ореховым столом и не тряс ногой, нянча черта, не орал и не грозился, а медленно прогуливался по кабинету. Возможно, он бы и пренебрег мною в своей напуганной, но еще не сломленной еврейской гордыне, кабы я, неспешно фланируя, не вышел из его поля зрения, неторопливо двигаясь в тот угол, где за маленьким столиком на привинченном к полу табурете сидел разрушенный Розенбаум, и Коган против своей воли, давя изо всех сил в душе своего иудейского гордыбаку, стал опасливо поворачиваться на стуле вслед за мной, пока я не уселся на маленький допросный стол и дружелюбно положил руку на плечо чуть дышавшего Разъебаума, и таким образом все заняли идеальную позицию для перекрестного допроса: в красном углу за столом ухмыляющийся Минька, посреди кабинета Коган, вынужденный теперь вертеться на две стороны, и в противоположном углу, который, надо полагать, Когану казался черным, – мы, то есть я и некогда похожий на Троцкого Разъебаум, загримированный теперь Трефняком под театральную маску страдания.

– …И еще какие доказательства! – сказал Минька, и Коган повернулся к нему.

– Что же это за доказательства, позвольте полюбопытствовать? – спросил он, утратив интерес ко мне.

– Вот они, эти доказательства… – сказал я по-прежнему тихо, и Коган резко обернулся ко мне. А я сложил вместе ладони, растопырив пальцы, и этими вялыми разжатыми пальцами постучал Розенбаума по черепу, и в кабинете раздался сухой костяной треск. – Вот здесь полно доказательств вашей преступной деятельности…

Коган молчал мгновение, и тайный злой гонор пересилил в нем страх, высокомерие брызнуло из него, как сок из спелого арбуза.

– Вы… вы… вы стучите по голове врача… своими… своими руками… врача, который спас от страданий и смерти тысячи больных…

Минька глубоко заметил:

– Ха! Спас! Спасители хреновы! Чего жид не сделает, чтобы замаскировать преступные планы…

Коган рванулся в его сторону, выкрикнул хрипло:

– Какие планы? О чем вы говорите?.. Где же я нахожусь, боже мой?!

– Вы находитесь в Следственной части Министерства государственной безопасности СССР, – степенно сказал Минька, – которому стали известны ваши планы уничтожения руководящих советских кадров во главе с Иосифом Виссарионовичем Сталиным. И этот вот вонючий Разъебаум уже рассказал нам о совместных с вами делишках…

Коган горько покачал головой:

– Доктор Розенбаум – мой ученик. Ничего он не мог вам сказать обо мне плохого. Ученик не может оклеветать учителя, не может признать его злодеем…

– Ой ли? – подал голос я, и Коган снова развернулся, и с каждым таким поворотом он дотрачивал остатки уверенности.

– Неужели не может? – озабоченно интересовался я. – А вот эта газетка вам ничего не напоминает?

И протянул ему старую, уже изжелтевшую от времени «Правду», а Коган стремительно выкинул вперед руки, отталкивая от себя волглый газетный лист, будто я совал ему в белые профессорские ладошки зловонную жабу.

– Без очков, наверное, не рассмотрите? – спросил я предупредительно. – Давайте сам найду… Где это тут напечатано?.. Запамятовал что-то… Ага… Ага… Вот, вот – на второй страничке… «СМЕРТЬ ПОДЛОМУ УБИЙЦЕ!» – письмо в редакцию честных советских врачей, требующих беспощадного отношения к грязным отравителям Плетневу и Левину, замаскировавшихся под личиной врачей и убивших великого пролетарского трибуна Максима Горького… Не помните такого письма? А-а?..