Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

– И я так думаю, – печально помотал головой министр. – И не пить нельзя: жизнь не дозволяет.

– Печень от выпивки сильно огорчается, – заметил я глубокомысленно.

А он захохотал:

– Я, Пашка, до цирроза не доживу. Я умру молодым. Даже обидно умирать с таким хорошим здоровьем…

– Зачем же тогда умирать, товарищ генерал-полковник? Живите на здоровье, нам на радость. Мы же вас все любим…

– Знаю я, как вы меня любите! Шакалы! Меня на всей земле один Иосиф Виссарионович любит! И ценит!.. А на вас – на всех! – положить мне с прибором! И подвесом…

Мне показалось, что он не только пьян – он бодрится, он успокаивает себя.

– Ладно… – сплюнул долгой цевкой на толстый ковер. – Досье принес?

Я молча протянул стопку листов. Абакумов отодвинул их далеко от глаз, долго внимательно читал, иногда хмыкал от удовольствия, хихикал, подмигивал, цыкал пустым зубом, потом повернулся ко мне и обронил лениво:

– А что же ты агентурное дело не принес? Этого… – Он взглянул на лист. – Дыма этого самого?..

– Виктор Семеныч, я же не знал, что вы им заинтересуетесь. А во-вторых, вы своим приказом запретили выносить из кабинетов агентурные дела. Ну и потом… я вот у ваших дверей встретил Крутованова – хороши бы мы были, полюбопытствуй он заглянуть в мою папочку…

– Ну-ну… – вяло, раздумчиво помотал он башкой, не обратив внимания на мое нахальное «хороши бы мы были…». Опустил опухлые веки, спросил безразлично: – А ты нешто знал, что встретишь здесь его?

– Я это всегда допускаю, – заметил я.

– Ну-ну, – снова бормотнул он и – как всегда без нажима, будто случайно вспомнил – сказал: – Сопроводительный рапорт к досье ты почему не написал? Так, мол, и так, сообщаю вам, дорогой шеф, что мною получены следующие данные… А-а?

– Виктор Семеныч, я же ведь стараюсь не за страх, а за совесть – и поручения ваши люблю выполнять вдумчиво…

– Вдумчиво… хм… Ну и чего ж ты удумал, старатель?

– Что пули из говна не льют. Этот материал – пуля. И поднимете вы досье, я полагаю, о-очень высоко. О-очень! Станет Он читать рапорт – кто такой Хваткин? Опер? Подполковник? Гиль, роженец! Дрянь! Куда лезет, поросенок неумытый?! А если подпишет рапорт генерал-лейтенант Мешик – вот это уже совсем другой коленкор!

– Мешик? – переспросил министр, не открывая глаз, и был у него вид дремлющего усталого человека. Но я-то знал, что он не дремлет, и глаза прикрыл потому, что быстро и зло соображает, и никакой он не усталый человек, а затаившийся в насидке кровоядный зверь, готовящийся к прыжку.

– Конечно, Мешик, – заверил я. – Если рапорт подпишет Хваткин, то это не пуля, а бекасиная дробь. А если Мешик – жакан, медвежачий снаряд…

– Почему? – приподнял рисованную бровь Абакумов.

– Потому что если досье идет за моим рапортом, то Мешик – чистый бескорыстный свидетель. Он мне камень отдал, я это подтверждаю в рапорте, и с него взятки гладки… Чего там дальше с алмазом происходило, он знать не знает и знать не желает. А ведь дело-то не так обстоит.

– А как оно обстоит? – буркнул шеф.

– Мешик-то не корейским сиротам голодающим камень отжалел, у него с камешком надежды были связаны – наверняка ведь он у Крута поинтересовался: что там с нашим подарком Хозяину слыхать? А тот, безусловно, ему ответил, что, мол, пока сейчас не время, не место, нет случая, пока повременим. Так что Мешик точно знает, что алмаз к Крутованову прилип…

– И что? – сухо, с недовольной гримасой спросил Абакумов, но я не сомневался, что он уже обо всем этом подумал и меня заставляет декламировать предстоящую комбинацию, дабы проверить на чужой башке свои построения.

– А то, что если Мешика вызовет по моему рапорту Лаврентий Палыч или, упаси бог, Сам, то Мешик обделается со страху и станет от всего по возможности отказываться. А здесь, в вашем-то кабинете, прочитав это досье, он сразу сообразит, что контролируете ситуацию вы, и под вашу диктовку напишет любой рапорт, тогда вы становитесь совсем ни при чем…

– Как это – ни при чем?

– Ну это, мол, не ваша инициатива, а официальное заявление одного из ответственных руководителей МГБ, республиканского министра, генерала, старого чекиста! И ваша прямая обязанность доложить товарищу Сталину о таком чрезвычайном факте. И дорогому Сергею Павловичу – шандец…

Со стороны могло показаться, что Абакумов совсем заснул. Но какой это был сон! Темная, страшная греза наяву, предутренняя сладкая мечта о скорой мести, порог счастья, забрызганный кровью и мозгами смертного врага!

Но министр встряхнулся, открыл набрякшие глаза и налил в свою рюмку виски, подумал, плеснул в чей-то недопитый бокал – взглядом показал на него:

– Давай выпьем, старатель… Хитер ты, однако… Своей смертью не помрешь…

Проглотил я палящий ком кукурузного пойла, виски в виски ударило. Абакумов снял ноги со столика, тяжело поднялся и, чуть пошатываясь, подошел к сейфу, долго бренчал ключами, отпер полуметровой толщины дверь, а там был еще один запертый ящик с наборным замком. Шеф нажал несколько кнопочек, перевел цифры на счетчике, щелкнув, отворилась дверца; в это стальное дупло и положил он мои листочки.