Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

Ах ты, мой дорогой теоретик, вздувшийся утоня. Где, на какой политучебе объяснял ты это проглоченным срамотушечкам и мурмулеточкам?

– Социализм – это учет похищенного! – пошутил Як-як и сразу испугался – не рано ли болтать начал, да все захохотали. И он улыбнулся вялым оскалом топляка – вышло не рано, коли закуска вкусна и шутка остра.

Бесовский наш игумен Андрей допил свой оранжевый сочок и сообщил:

– Мне тут один адвокат крупный доказывал, что поголовное воровство среди советских граждан есть выражение политэкономического закона стихийного перераспределения ценностей…

– Ну это ты брось! – отрезал Точилин.

– А чего бросать? – лениво ответил Андрей. – Этот еврей все правильно разобъяснил – нищета людская, на бутылку всегда не хватает. Вот и тащат, кто чего может.

– Это-то верно, – смягчился Точилин. – Уж как на производстве воруют – не приведи господь! Просто все подряд тащат, как муравьи…

– Погляди, чего у него за пазухой, – узнаешь, где он работает, – заржал Серафим.

Антон встал, сменил намокшую простыню на свежую, горяченькую, сказал задумчиво:

– Мы людям пишем в характеристиках – «вносит в работу то да се». А правильно было бы писать – «выносит с работы…».

Еще посмеялись, я выпил большую стопку и с тоской посмотрел на Антона.

Антошка, братан мой дорогой, и ты уже давно подвсплыл вверх брюхом. И судьба у нас одна – утопленников и пропойц на меже хоронят.

Давай выпьем, Антон. Зачем ты согласился на вариант Левки Красного? Ты мне ничего не сказал, но я знаю точно – ты эти деньги достал, нырнув до самого дна.

А! Все пропало! Все пустое.

А Як-як сокрушался, дожевывая бутерброд, и черные икринки обметали его сочный, как влагалище, рот:

– Ни чести, ни совести у людей не стало! Воруют неимоверно, изощряются. Никому верить нельзя – все самому проверять надо…

Андрей гадко заухмылялся, но Як-як искренне, со слезой в голубом ясном глазу продолжал:

– Вы вот, Андрей, правильно заметили – воруют, в первую голову, на бутылку. И пьянство у нас развилось чрезмерно, раньше такого не было. Строгость была, но порядок…

Из своей норы, с мягкого дивана, в тишке под корягой, вынырнул с полудремья Варламов, зычно крякнул – хорошо сохранился для такого старого утопленника.

– Да-а, пьет население, – вздохнул он. – Как никогда. И пресса об этом пишет, и постановление правительство приняло, а пьют все равно…

– Главное – бабы пить вовсю стали! – душевно взволновался, озаботился Серафим. – Раньше нальешь ей, срамотушечке, рюмку кагора, она его и лижет целый вечер. А счас – хлобысть стаканище коньяку и – сразу за новым тянется. Была тут у меня одна на днях…

Антон перебил его:

– Вообще-то, если вдуматься, прямо катастрофа для производства. Куда ни ткнись, рабочего дня только начало – а один уже соображает, как бы выпить, другой – пьяный, третий – с опохмелюги. И работать некому…

Сплюнул сердито и залпом выпил свою рюмку, запил пивом.

– Я бы предложил сухой закон, – сказал Як-як деловито. – Вернее, полусухой – ударникам производства выдавать талон на две бутылки в месяц. И конец пьянству!

– А зарплату ударникам тоже будешь талонами платить? – спросил я его. – У нас половина бюджета на водке держится. Водка государству рубль тонна обходится, а у рабочих за нее все деньги отмывают. На периферии в дни зарплаты деньги на заводы прямо из магазинов возят…

Варламов насмешливо улыбнулся, и Антон покачал головой:

– Этого ты не понимаешь, дурачок! Водочные деньги для зарплаты – это пустяки. Ущерб нашей экономике от пьянства всеобщего – в тысячу раз больше дохода. От пьянства – прогулы в миллиарды рабочих часов, самый высокий травматизм, самая низкая производительность труда, чудовищное воровство – всего не перечислишь…

Серафим упрямо бубнил, покачивая воздетым пальцем с длинным серым ногтем:

– Нет, сухой закон – это неправильно. Несправедливо. Народу тоже радость нужна. Отними у него выпивку – что у него в жизни останется? Нет, несправедливо…

Варламов со змеиной улыбочкой тонким голосом сказал мне:

– Вот Серафим, простой человек, а в отличие от тебя сразу берет быка за рога. Народу радость нужна тоже – понятно? И с этим фактором люди поумнее нас с тобой считаются всерьез…

Точилин согласно покивал, и уставший от этих сложностей участковый надзиратель выпрыгнул из него:

– А главное, пьяный человек – он шумный, но послушный. В крайнем случае – дал ему между глаз, он же у тебя потом прощения просит…

Все правильно. Я тоже послушный человек, утонувший в тайной молельне мира вещей. Никто и не найдет от меня ни следа. И искать некому будет. Залило развалины храма черной мертвой водой безвременья.

Мне не хотелось, чтобы хмель брал меня сегодня сильно. Нет смысла. У меня есть крохотный пузырек воздуха – один вдох. Надо попробовать всплыть.

Точилин повернул ручку громкости, и телевизор оглашенно заорал картавым голосом зоолога-кинорежиссера и гугнивым переводом ведущего: