Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

–Что слышал! Смерд ты подлый, говорю. Тебя бы заместо медведя по улицам водить; поводырь у тебя искусный.

Петр, услышав такое, побагровел, лицо пошло судорогами. Он подошел к сыну и наотмашь так ударил его ребром ладони, что кровь потекла изо рта и носу Алексея, затем не в силах сдержать себя, схватил сына за горло, повалил на пол и стал душить.

Видно, долго копилась в нем злоба на Алексея. Тот видел перед собой круглое, разъяренное, багровое, в оспинах лицо и в первый момент почти не сопротивлялся до тех пор, пока ни стало трудно дышать. Тогда он собрался с силами и опрокинул царя наземь. Теперь уже он был сверху, теперь уже у него скалились зубы, и руки тянулись к ненавистному горлу. Сановники, которым специально предписывалось в таких случаях сдерживать царя, бросились к нему, но Петр успел вскочить и выхватить кортик, который всегда был при нем и которым он заколол не одного своего подданного. В ответ, не помня себя, Алексей бросил руку на эфес шпаги. Рядом стоящий князь Григорий Долгорукий, доброжелатель царевича, тут же положил свою ладонь сверху:

– Не балуй, царевич. Смерть же!…

Петр заметил то движение сына и стал вырываться из толпы окруживших его людей, но руки придворных держали его крепко.

– На улицу его!– крикнул Петр,– пусть протрезвится и принесет извинения Данилычу.

– Вы же, государь, могли его задушить!– льстиво сказал генерал-прокурор Сената Ягужинский царю, который тяжело отсапывался, впервые почувствовав на своем горле крепкие руки противника.

– Да, здоровый, дубина!– невпопад ответил царь.

Алексей не стал извиняться. Его больно шпыняли, затем вытолкали на улицу, оставили рядом с караулом, как провинившегося школяра, в одном мундире, без шубы, без шапки в зимнюю морозную ночь.

Он тогда вернулся домой в такой тоске и обиде, что готов был лишить себя жизни преждевременно, и только сознание, что сие есть великий грех, остановило его. Пришел, кое-как разделся, лег в постель и замер. Он чувствовал в себе такую усталость, словно то была усталость долгой, трудной жизни.

Ломило хребет, ноги, руки, все кости ныли от усталости и перенесенного холода. Алексей закрыл лицо руками и по-детски, жалобно заплакал, словно ожидая, что кто- нибудь его пожалеет, сироту, обласкает, утешит. Была бы Фрося рядом – она бы утешила!

Пришел камердинер его Иван Афанасьевич, стал увещевать, как мог:

–Кто-то обидел Вас, Алексей Петрович?

–Батька! Батька! Все он!– ответил Алексей, всхлипывая от обиды, от возмущения и от несправедливости.

–Отец бьет – на худо не учит,– высказался камердинер нравоучительно.– Наипаче всего дети должны отца в великой чести содержать,– так в книге сказано.

–Нет у меня, Афанасьевич, отца. Понимаешь, нет! Я всю жизнь хотел, чтоб у меня был отец, настоящий отец, а его, как не было, так и нет. Разве то отец? Только себя жалует. Сам – не отец, так еще и мать у меня отобрал. Не могу даже ее навестить. Разве то отец? Прилюдно, принародно постоянно унижает.

Что я ему такого сделал? Разве я виноват, что у него с матерью не сложилось? Разве я не старался быть ему нужным? Нет, ему не я нужен, нужен ему солдафон, такой же, как и он. Нужен ему помощник в его гнусных деяниях. Он хочет меня переделать на свою колодку, а я не хочу и никогда не буду тем, кем он хочет.

–Что вам сказать, Алешенька! Покорствуй, дитятко. Плетью обуха не перешибешь. С царем в ручки не возьмешься. Он тебе отец, богом назначенный.

–Не отец он мне, не отец!– яростно вскричал Алексей,– Он – родший мя! Он –злодей, мучитель, убийца, будь он проклят трижды три раза; будь он проклят, изверг, Ирод.

– Негоже так. Алешенька! Ибо в Писании сказано: чти отца своего.

–Да? Чти? А в Писании разве не сказано: не приидох вложити мир, но рать и нож приидох разлучити человека сына от отца. Слышишь, старик? Я– суд и казнь ему от Господа! Не за себя стою, а за церковь нашу христианскую, поруганную, обесславленную, обесчещенную, за царство наше святое, за весь народ христианский! Тесно нам обоим в мире. Или он или я!

В гневе, с глазами, горящими грозной решимостью, Алексей внезапно стал похож на отца неожиданным, точно призрачным сходством.

Старик в испуге смотрел на невиданного прежде царевича и только повторял заученную истину: –смирись, дитятко мое! Покорись отцу!

–Нет! Нет! – в исступлении кричал Алексей. – На плаху пойду, на Голгофу взойду. Не буду пособлять тиранству и злодействам! – по щекам его катились крупные пьяные слезы.

Старик призвал на помощь Алешкину кормилицу Марфу Афанасьевну. Вдвоем они напоили царевича липовым цветом, натерли камфорой, дали водки- аппоплектики, и Алексей через некоторое время, наконец, затих.

–Успокойся, Алексей Петрович, то в Вас хмель и обида говорит, они плохие советчики. Утро вечера мудрее, отоспитесь, все по- иному будет выглядеть.

–Никого ко мне не пускай. Будут от царя – скажи, что царевич в горячке.