Петр I

Из мемуаристов, чьи работы вошли в книгу, об этом пишет автор «Гистории о царе Петре Алексеевиче» князь Борис Иванович Куракин, отпрыск древнего рода, родственник Петра. Если Куракин не был свидетелем страшных событий, то подробно о них знал: «Стрельцы почали требовать, чтобы выдали им изменников, а именно бояр Артамона Матвеева и Нарышкиных, которые будто бы извели царя Федора Алексеевича. И по тех запросах тотчас из-за царя Петра Алексеевича с великим невежеством взяли Артамона Матвеева и при всех их глазах кинули с крыльца Красного на копья и потом пошли во все апартаменты искать Нарышкиных. И одного Нарышкина, Ивана, тут же ухватили и убили, а Ивана Нарышкина нашли в церкви под престолом и, взяв, убили ж».

Повторим: на глазах десятилетнего мальчика, уже объявленного Боярской думой царем и знавшего это, убивали близких ему людей. Его окружала свирепая стихия, на которую не могли воздействовать ни патриарх, ни бояре – никто. И есть все основания полагать, что именно этот ужас перед неукротимой стихией, в которой ему виделась сама суть московской реальности, стал одним из ведущих импульсов, определивших стиль его столь же неукротимого «реформаторства». Если не тогда, 15 мая 1682 года, то вскоре после того Петр осознал стихию как своего главного и смертельного врага и затем – до конца жизни – пытался противопоставить ей «регулярность», жесткую и ясную систему, способную укротить кровавый хаос. Выстраивая свое «регулярное» государство, он не в последнюю очередь сокрушал страшные призраки своего детства и юности.

Отзвуки стрелецкого мятежа через много лет доходили до европейцев, посещавших Московское царство. Француз де ла Нёвилль, оказавшийся свидетелем политического катаклизма 1689 года, когда Петр и его сторонники отняли власть у царевны Софьи Алексеевны, реальной правительницы государства, в своих несколько сумбурных, но очень содержательных записках, так передал дошедшие до него слухи о событиях 1682 года: «Стрельцы (род войска, сходный с янычарами в Порте) совершили столь великую резню знатных господ, что если бы царевна Софья не вышла из царского дворца, чтобы утишить мятеж, и не явилась бы к ним, то продолжали бы нападать на невинных, словно на виновных, все более и более, чтобы затем грабить убитых»[6].

Подробное описание трагедии 15 мая содержит «Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна». Анонимный автор «Дневника», поляк, был свидетелем событий и воспроизвел их достаточно точно. Он начинает ошибаться, когда выходит за пределы личного опыта.

Материалы, посвященные «зверскому избиению московских бояр», представлены здесь в таком значительном объеме, поскольку, на наш взгляд, без этих событий петровские преобразования носили бы иной характер.

В чрезвычайно содержательном и концептуально важном очерке «Царь-реформатор» известнейший российский историк Е. В. Анисимов пишет: «Все эти события, совершавшиеся независимо от воли и желаний Петра, стали как бы фоном начальных лет будущего реформатора России, и они определили многое из того необычайного, что впоследствии составило его яркую индивидуальность»[7].

В эту и в самом деле уникальную индивидуальность входило, помимо прочего, полное пренебрежение к особенностям человеческой психологии и категорическое неприятие компромиссов, когда дело касалось разрушения ненавистного старомосковского быта.

Е. В. Анисимов предлагает очень точное и многое объясняющее наблюдение. После майского мятежа 1682 года, когда власть прочно взяла в свои руки царевна Софья, поддержанная стрельцами, Петр с матерью, вдовствующей царицей, и «малым двором» переселился в Преображенское и выпал из специфического мира Кремля с его обычаями и ритуалами. Отрочество отстраненного от власти юного царя прошло в атмосфере, принципиально отличной от традиционной, в которой воспитывались его предшественники, вне закоснелых установок и представлений.

В конечном счете это стечение обстоятельств вкупе с врожденными особенностями личности определило его индивидуальность. И это была индивидуальность демиурга – строителя своего мира, для которого главным законом является собственная воля.

Разумеется, жизненная практика, сосредоточенная в Кремле, была достаточно многообразна и неоднолинейна. Читатель поймет это, знакомясь с рассказом де ла Нёвилля о фаворите царевны Софьи и «первом министре» князе Василии Васильевиче Голицыне, убежденном европейце, мечтавшем о гуманизации русской жизни. Но к юному Петру этот мир повернулся своей смертельно опасной ипостасью. Таким он его и воспринимал всю жизнь. И когда получил власть – фактически абсолютную, он стал расправляться со старым миром со злорадной жестокостью, поражавшей как европейских наблюдателей, так и близких Петру русских людей.