Петр I

«22. Я узнал о недомогании младшего императора и что, болея оспой, он едва ли скоро поправится и покажется на виду. Будучи уведомлен, я поехал [во дворец] и поцеловал руку старшего императора – болезненного и немощного государя, который печально озирался. Он не сказал ничего, только боярин от его имени спросил о моем здравии и похвалил мои заслуги. Затем меня провели чрез оную и другую залу, где принцесса Софья Алексеевна восседала в кресле на возвышении в дальнем конце залы… После обычных знаков почтения боярин от имени принцессы справился о моем здравии и сказал, что жалует меня к руке, кою я, приблизившись с обычным поклоном, поцеловал».

Этим лапидарным текстом Гордон дает понять, кто реально правил государством. И его описание «старшего императора» – семнадцатилетнего Ивана – тому подтверждение. «Младший император» пока еще Гордона мало интересует. Но постепенно именно ему генерал уделяет в дневнике особое внимание.

26 января 1686 года: «Был у рук их величеств и получил чарку водки из рук младшего, с повелением от него скоро возвращаться».

Гордон уезжал в отпуск в Англию. Жена и дети оставались в Москве, как он писал, «в качестве залога».

Петр скорее всего по-настоящему оценил Гордона после парадного марша «на виду их величеств» Бутырского полка, обученного генералом. Петр впервые увидел марш настоящего регулярного войска.

25 января 1688 года Гордон отмечает, что «младший царь» впервые заседает в Боярской думе.

По записям с сентября 1688 года создается впечатление, что Петр и Гордон целенаправленно превращали «потешные войска» в боеспособную часть.

7 сентября 1688 года многозначительная запись в дневнике: «Большая видимость и слухи о восстании среди стрельцов», и сразу следом: «Царь Петр Алексеевич (уже не «младший царь». – Я. Г.) прислал нарочного за 5 флейтщиками и 5 барабанщиками из моего регимента (полка. – Я. Г.) – боярин к[н]. В. В. очень рассердился, что они отправлены без его ведома; прислано также за юными барабанщиками, и 5 отправлены в немецких мундирах. Царь повелел выдать каждому из флейтщиков и барабанщиков по рублю и сукно на одежду». И на следующий день: «Царь снова послал к боярину за флейтщиками и барабанщиками, коих тот приказал весьма неохотно отправить с капитаном».

17 сентября: «После полудня, когда младший царь ехал из Преображенского, я встретил его в[еличество] и имел честь целовать его руку, а он осведомился о моем здравии».

Была ли эта встреча случайной? Ограничился ли их разговор вопросом о «здравии» генерала? Мы можем только предполагать.

13 ноября 1688 года: «Все барабанщики моего регимента вызваны царем Пет. Ал. и 10 отобраны в так называемые конюхи». Многозначительная оговорка: «так называемые конюхи».

Нет надобности далее цитировать дневник. Читатель сам сможет прочитать о том, как хорошо обученные солдаты образцового Бутырского полка превращались в будущую петровскую гвардию, составив ее костяк. Кстати, именно Гордон в 1689 году первым назвал гвардией Преображенский и Семеновский «потешные» полки.

Особенно значима та часть дневника, которая фиксирует события осени 1689 года. Этот текст, несмотря на обычную немногословность Гордона, полон динамики и драматизма. Ознакомившись с ним, читатель поймет всю напряженность и глубоко скрытую парадоксальную логику происшедшего, равно как и роль генерала Гордона в бескровном переходе власти от царевны Софьи с ее стрелецкими полками к семнадцатилетнему Петру.

Эту глубинную логику происшедшего, труднообъяснимую с точки зрения реальной расстановки сил, тонко уловил и попытался воспроизвести Лев Толстой в набросках к одному из вариантов романа о Петре: «Во всех приказах в Москве сидели судьи от Царевны Софьи Алексеевны и судили, приказывали, казнили и награждали по указам Царевны Софьи Алексеевны и Князя Василия Васильевича.

От Царевны Софьи Алексеевны и Князя Василия Васильича читались указы стрельцам, немцам, солдатам, воеводам, дворянам, чтобы под страхом казни не смели ослушаться, не смели бы слушать указы из Лавры.

От Царя Петра Алексеевича читались указы из Лавры, чтоб под страхом казни не смели слушаться Царевны Софьи Алексеевны, чтоб стрельцы, немцы, солдаты шли к Троице, чтоб воеводы посылали запасы туда же.

Уже 7 лет весь народ слушался указов Царевны Софьи Алексеевны и Василия Васильича, слушали их в делах немалых: и войны воевали, и послов принимали, и грамоты писали, и жаловали бояр и стрельцов и деньгами, и землями, и вотчинами, и в ссылки ссылали, и пытали, казнили людей немало <…>.

Царь Петр Алексеевич никогда народом не правил и мало входил во все дела, только слышно было про него, что он связался с немцами, – пьет, гуляет с ними, постов не держит и утешается ребяческими забавами: в войну играет, кораблики строит. Кого было слушаться? Народ не знал и был в страхе. Страх был и от угрозы казни – от Царевны ли, от Царя ли, – но еще больше страх был от стрельцов. Только семь лет тому назад били и грабили стрельцы всех, кого хотели, и теперь тем же хвалились»[12].