Петр III

Как случилось, что одобрения верхами общества, наблюдавшиеся в первые месяцы царствования Петра III после опубликования им актов в пользу дворянства, быстро сменилась враждебностью, почему он так быстро утратил поддержку подданных и почему супруге удалось столь легко отнять у него корону? Дать ответы на поставленные вопросы не представляет большего труда. Во-первых, читатель из текста предшествующих глав имел возможность убедиться, что Петр Федорович не пользовался уважением ни придворных, ни вельмож, ни духовенства, ни даже императрицы, нежно к нему относившейся, когда она прибыла в Россию, и разочаровавшейся в нем несколько лет спустя. Если верить Шумахеру, то «императрица и впрямь велела составить завещание и подписала его собственноручно, в котором она назначила своим наследником юного великого князя Павла Петровича в обход его отца, а мать (первого) и супругу (второго) — великую княгиню — регентшей на время его малолетства. Однако после смерти государыни камергер Иван Иванович Шувалов вместо того, чтобы распечатать и огласить это завещание в присутствии Сената, изъял его из шкатулки императрицы и вручил великому князю. Тот же якобы немедленно, не читая, бросил его в горящий камин».

Кстати, сжигание в камине не существовавшего важного документа отнюдь не единственная байка в отечественной истории — Кирилл Разумовский тоже сжег документы: свидетельствующие о его супружестве с Елизаветой Петровной.

Во-вторых, Петр Федорович, став Петром III, совершил столько оплошностей и неразумных поступков, которые в глазах подданных затмили все то, что было им сделано в первые три месяца своего царствования. И что воспринималось ими как нечто полезное. В обобщенном виде о них поведал все тот же Шумахер: «Главная же ошибка этого государя состояла в том, что он брался за слишком многие и к тому же слишком трудные дела, не взвесив своих сил, которых явно было недостаточно, чтобы управлять столь пространной империей».

О том, что столица переживала тревожное время, не замечали ни упоенный властью император, ни его ближайшее окружение из бездарных карьеристов и льстецов, но оно было известно проницательным как отечественным, так и иностранным наблюдателям. Так, А. Т. Болотов в «Записках» неоднократно отмечал напряженную обстановку в Петербурге, готовность гвардейцев поднять бунт или, как он писал, революцию: «начинали опасаться, чтоб не сделалось вскоре бунта и возмущения»; «все не шептали уже, а говорили о том въявь, и ничего не опасаясь и наводили из всего вышеписанного такие следствия, которые всякого устрашить и в крайнее сумнение о благоденствии всего государства повергать в состоянии были»; «таковой необыкновенной ропот произведет страшные действия и что неминуемо произойдет какой-нибудь бунт или всенародный мятеж и возмущение; уже видим мы, что ходят люди, а особливо гвардейцы толпами и въявь почти ругают и бранят государя».

Знамя Гвардейских пехотных полков, 1762 г.

Историческое описание одежды и вооружения Российских войск, с рисунками. Под ред. А. В. Висковатого. Часть третья. СПб.: Военная типография, 1842. Илл. 416.

О беспокойном поведении населения в столице извещал канцлера и Мерси. В депеше от 29 июня 1762 г. он писал: «Отъезд государя (в датский поход. — Н. П.), кажется мне сомнительным особенно потому, что внутри государства обнаруживаются такие грозные признаки, которые должны бы удержать государя и не дать ему уехать отсюда при подобных неблагоприятных обстоятельствах».

Все это нисколько не тревожило Петра III, в течение двух недель с упоением занимавшегося в Ораниенбауме с прибывшим из Голштинии полком и с нетерпением ожидавшего пышного торжества по случаю своего дня тезоименитства, которое должно было состояться 29 июня по старому стилю.