Петр III

Пётр Фёдорович беспокойно, изредка разговаривая сам с собой, ходил взад и вперёд по комнате. Княгиня Дашкова села у ног великой княгини; время от времени она целовала её руку и смотрела на неё с выражением глубокой любви. Императрица лежала в постели смертельно бледная, с павшими щеками и безжизненными, иногда только лихорадочно вспыхивавшими глазами… Доктор Бургав держал её руку, глядя на часы, наблюдал её пульс и время от времени давал ей проглотить несколько капель приготовленного им самим лекарства. Он невольно приподнялся, когда в слабо освещённую комнату вошёл монах, а затем сделал ему знак, чтобы тот вышел вон. Однако отец Филарет не обратил никакого внимания на приказание врача, медленно подошёл к постели, простёр руки над императрицей и прочитал краткую молитву.

– Идите вон! – в страшном раздражении воскликнул врач. – Вы подвергаете опасности жизнь её величества.

Монах с непоколебимым спокойствием ответил:

– Ваше дело заботиться о земной жизни тела, я же – врач бессмертной души, исцеление и здоровье которой гораздо важнее здоровья тела. Не правда ли, великая государыня, – сказал он, обращаясь к императрице, – не правда ли, благочестивая дщерь церкви, что спасение души важнее спасения тела, которое когда-нибудь да должно разрушиться и которое Господь может спасти и без земной несовершенной науки?

Государыня кивнула головой и перекрестилась.

– Ну, в таком случае Бог должен сделать чудо, – сердито проговорил доктор – Моя наука уже истощила все средства.

Он удалился в оконную нишу, бросился в кресло и всё время что-то бормотал, давая выход своему гневу.

Монах же начал говорить с императрицей о спасении души и наконец стал разъяснять ей то, что пред лицом каждую минуту могущей застигнуть её смерти она должна исполнить свой земной долг, изгнать из своего сердца всякую злобу и подумать о тех, кто стоит ближе всего к ней, и даровать им своё прощение и благословение.

Императрица приподнялась, желая возразить требованиям своего духовника. Несмотря на слабость, она поняла всё значение того, что будет, если она теперь простит великого князя. Она поняла, что этим она в глазах всего народа подтвердит его права на престол и тем самым навсегда уничтожит план о лишении его наследства. Но отец Филарет говорил так строго и определённо, а предчувствие близкой смерти заставляло его слова действовать на её душу с особой силой, так что она наконец дала ему согласие привести с собой великого князя. Затем она приказала своей камеристке призвать к ней всех находившихся в тот момент во дворце сановников.

– Она умрёт, – сказал доктор гордо шедшему ему навстречу монаху.

Но отец Филарет возразил ему:

– Но если она и умрёт, исполнив свой священный долг, то её душа подымется непосредственно на небо и Господь даст ей силы освободиться от всех земных обязанностей.

Он вернулся в комнату великой княгини и сказал присутствующим там, что готов сейчас же отвести их к государыне.

Княгиня Дашкова вскрикнула от радости и вне себя от восторга обвила руками шею отца Филарета и подставила ему для поцелуя свою щёчку.

– Андрей Васильевич! Приведите сюда скорее великого князя Павла! – приказала великая княгиня адъютанту своего супруга.

Тотчас же Пётр Фёдорович обернулся с почти насмешливой миной к графу Ивану Ивановичу Шувалову и сказал:

– Судьба очень благосклонна к вам, граф Иван Иванович, так как даёт вам возможность и в эти знаменательные минуты исполнить долг службы… Идите вперёд и проведите нас к её императорскому величеству.

Граф решился покориться неизбежному и спасти будущее, если настоящее было потеряно для него. При этом он сказал:

– Никогда я не исполнял с такой гордостью обязанности своей службы, как теперь; ведь сегодня я иду впереди счастливой будущности России.

Княгиня Дашкова ещё раз поцеловала руку Екатерины Алексеевны и прошептала ей:

– Всё спасено, будущность принадлежит вам, ваше императорское высочество!..

– А благодарность моего сердца принадлежит моему другу! – тихо ответила Екатерина Алексеевна.

Затем маленькое общество двинулось к своей цели. Впереди шёл отец Филарет, за ним граф Иван Иванович Шувалов, который шёл так торжественно, точно выступал на блестящем празднике пред особой государыни. Великий князь подал руку своей супруге; на его лице была ещё видна прежняя решимость, но губы начали всё более и более подёргиваться, по мере того как он приближался к комнате императрицы, которая в течение долгих лет внушала ему страх и заставляла чувствовать зависимость. Екатерина Алексеевна потупила свои взоры; она казалась олицетворением скромности и вместе с тем глубокого горя. Она не могла бы выказать большее горе и отчаяние, если бы даже была родной дочерью императрицы.