Петр III

Екатерина Алексеевна не успела ещё ответить на слова приятельницы, как ей доложили о приезде великого князя Павла Петровича. Через несколько секунд цесаревич вошёл в комнату в сопровождении своего воспитателя Панина, который был очень угрюм и мрачно смотрел на всех.

Императрица рассеянно обняла своего сына и затем отправила робкого, несколько запуганного мальчика в сад со своей камеристкой, к великому удовольствию ребёнка, обрадовавшегося возможности порезвиться на свободе.

– Что нового в Петербурге, Никита Иванович? – спросила Екатерина Алексеевна, когда великий князь ушёл – У вас такой мрачный вид!

– Ничего нет удивительного в этом, – ответил Панин, – я не могу не быть мрачным, когда рушится всё то, на что я возлагал надежды. Принимая близко к сердцу интересы России и её правителя, я подготовлял мудрое правление, поддерживаемое Сенатом. Теперь мне всё больше и больше приходится убеждаться, что в России всё зависит от личного произвола и настроения императора, что могучая держава, пред которой начинала трепетать вся Европа, гибнет вследствие полного непонимания дела и потребностей страны. Император всё сделал для того, чтобы восстановить против себя войско; дворянство, вначале благодарное ему за многие дарованные ему льготы, теперь тоже негодует, так как русское сердце не может примириться с дружбой с пруссаками и безумной войной с Данией, которую предпринимает император. Чтобы покрыть издержки, вызванные будущей войной с Данией, ваш августейший супруг обложил чрезвычайно большими налогами монастырские земли. Митрополит, осмелившийся заговорить с императором по этому поводу, вызвал сильнейший гнев государя и сослан в Новгород. Всё духовенство, не любившее и раньше государя императора, восстало, как один человек, и распускает в народе слухи о том, что Пётр Фёдорович – порождение антихриста, злейший враг России.

Княгиня Дашкова многозначительно взглянула на императрицу.

– А вы миритесь со всем этим, – обратилась она затем к Панину, – и ограничиваетесь лишь одними вздохами? Достойно ли русского патриота молча смотреть на унижение своей родины и выслушивать насмешки других держав?

– Что же делать? – ответил Панин – Пётр Фёдорович – император. Все недовольны им, но каждый обязан повиноваться. Я не вижу такого центрального пункта, вокруг которого могли бы сосредоточиться все патриоты.

– А между тем центр недалеко, – возразила княгиня Дашкова – Этим центром должна быть наша дорогая государыня императрица. Её имя послужит знаменем для всех, вокруг неё соберутся все любящие Россию и дорожащие её честью.

– Неужели вы, ваше императорское величество, думаете, что это возможно? – испуганно вскрикнул Панин – Да, да! Это было бы великое дело! Россия была бы спасена, если бы это удалось, но…

– А почему бы это могло не удаться? – прервала Панина Екатерина Романовна. – Все, ненавидящие Петра Фёдоровича, обожают государыню императрицу и прежде всего – духовенство.

– Мне кажется, что и я имею некоторые права на Россию, – перебила Дашкову Екатерина Алексеевна, пристально всматриваясь в лицо Панина и как бы читая его мысли, – ведь я – мать будущего императора, такого же потомка Петра Великого, как и его отец.

Глаза Никиты Ивановича заблестели от удовольствия, он быстро заговорил:

– Да, это верно! Вы, ваше императорское величество, как августейшая мать будущего императора, имеете полное право принимать близко к сердцу интересы государства. Я думаю, что если вы выступите пред народом, как представительница своего малолетнего сына, то встретите полное сочувствие. Можно будет до совершеннолетия Павла Петровича передать вам, ваше императорское величество, регентство, а Сенат будет вместе с вами вершить дела; таким образом вы всегда найдёте в нём опору.

Княгиня Дашкова хотела что-то возразить против регентства, но императрица поспешно остановила её лёгким пожатием руки.

– Гетман граф Разумовский! – доложила вошедшая вдруг камеристка.

– Господи, какой сегодня блестящий приём в моём уединённом дворце! – улыбаясь, заметила Екатерина Алексеевна и приказала просить графа Разумовского.

– Вот и предвестники великого события, – прошептала княгиня Дашкова, – или, вернее, первые лучи восходящего светила, начинающие прорезывать глубокий мрак.

Гетман быстро подошёл к императрице и поцеловал её руку.

– Позвольте обратиться к вам, ваше императорское величество, – начал он, – к вашему чувству и разуму, так как в Петербурге не хотят ни о чём слышать; там царит какое-то ослепление, а между тем крайне прискорбно видеть, как рушится могучая держава.

Княгиня Дашкова радостно захлопала в ладоши.

Прежде чем продолжать дальше свою речь, граф Разумовский беспокойно оглянулся на стоящего невдалеке Панина.

– Говорите без стеснения, Кирилл Григорьевич! – сказала Екатерина Алексеевна. – Мы уже кое-что знаем со слов Никиты Ивановича. Вы видите пред собой трёх человек, которые решили во что бы то ни стало поддержать честь государства и не дать ему погибнуть.