Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Днем у Райнеке собралось небольшое общество. Петр Ильич сидел рядом с молодым Феруччио Бузони. Его ангельски чистое, аскетически худое, мучительно серьезное и одновременно одухотворенное лицо глубоко впечатлило композитора, приведя его в смущение и замешательство. У них никак не ладилась легкая светская беседа, и, поскольку серьезный и глубокомысленный разговор был неуместен, их общение носило многозначительно-сдержанный характер.

На вечер была забронирована ложа в оперном театре. В программе были «Мейстерзингеры». После увертюры Петр Ильич обратился к Райнеке:

— Ваш молодой дирижер превосходен, я от него в восторге. Он как будто колдовством подчиняет себе оркестр. Боже мой, он же при этом почти не двигается! Не то что старый дилетант вроде меня, который мучается, дергается, прыгает и пританцовывает. Он не делает ни одного лишнего движения, он ведет себя совершенно спокойно, захватывающе спокойно, и при этом заставляет оркестр то греметь, как тысяча иерихонских труб, то нежно ворковать, как… ну как? Как голубка, и потом утихать с такой сладостью… От этого же дух захватывает! Вы вообще понимаете, как вам с ним повезло?

— Мы очень даже понимаем, как нам с ним повезло! — Все господа, присутствующие в директорской ложе, немедленно оживились. — Артур Никиш — это наша гордость и надежда, — объяснил простодушный старик Райнеке.

А Мартин Краузе заявил:

— Нет ни одного исполнителя позднего Вагнера, который смог бы с ним соперничать, — нет, даже фон Бюлов не смог бы! — воскликнул он, вызывающе оглядывая присутствующих. — Фон Бюлов выламывается. Артур Никиш хранит священное спокойствие.

В антракте Петр Ильич попросил отвести его к дирижеру. Никишу было от силы лет тридцать от роду, он был хрупкого телосложения, с бледным лицом и сияющими глазами.

— Мне стыдно, — обратился Петр Ильич к молодому дирижеру. — Мне очень стыдно, дорогой друг. Да, у меня хватило наглости выступить перед публикой в качестве дирижера. Вот вы — вы настоящий дирижер!

Молодой дирижер Артур Никиш, бледное лицо которого обрамляли темные волосы и темная борода, ответил Петру Ильичу низким поклоном. Медленно выпрямляясь, он произнес:

— Это для меня большая честь — лицом к лицу встретиться с автором «Евгения Онегина» и Четвертой симфонии.

Петр Ильич слегка покраснел.

— Вам знакомы мои произведения… — торопливо заговорил он. — Я рад, что вы упомянули именно Четвертую симфонию. Она не совсем никудышная, нет, не совсем… — Потом он добавил так тихо, как будто его замечание было предназначено для одного только Артура Никиша: — Между прочим, это не последнее мое слово, ни в коем случае не последнее.

Прощаясь с Никишем, Петр Ильич почувствовал, что пожимает руку другу, причем не одному из тех друзей, которых приобретаешь и теряешь в быстротечной смене симпатий и пристрастий, которые неожиданно появляются и могут так же неожиданно исчезнуть, а настоящему другу, другу по работе, то есть связанному с конструктивно прочной, не подвластной случаю, неизменной стороной личности Петра Ильича.

На следующий вечер общество Листа организовало концерт произведений Чайковского в старом зале «Гевандхаус». Это было не особенно представительное помещение, выделенное для нужд современного искусства в Лейпциге, поскольку область деятельности общества Листа охватывала все смелое, новое, еще не ставшее классическим. Старый зал «Гевандхаус» был маленьким, неудобным и неухоженным. Однако критик Краузе с гордостью сообщил Петру Ильичу, когда тот снимал шубу в артистической: «В этом зале бывали Мендельсон и Шуман. Видите ли, маэстро, — добавил он, самодовольно поглаживая свою бородку, — наше общество Листа было основано всего три года тому назад, но у него уже есть постоянная и преданная публика. Зал переполнен». Критик Краузе считался наряду с Артуром Никишем и Александром Зилоти одним из основных покровителей общества.

На посвященный Чайковскому вечер был приглашен скрипач Халир из Веймара. Он исполнял тот самый концерт ре-мажор, который был отвергнут Ауэром и за который заступился Бродский. Публика, собравшаяся в старом зале «Гевандхаус» и большей частью состоявшая из молодежи, неистовствовала в восторженном предвкушении произведения, которое Ханслик окрестил «вонючим». Когда после вступительной части зал разразился бурными аплодисментами, Петр Ильич, занявший место рядом с оркестром, шепотом на ухо повторил текст всем известной и ненавистной рецензии своему соседу, а соседом этим был Григ.