Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

— С Лейпцигом у меня связано много добрых воспоминаний, — задумчивые глаза Грига, обрамленные забавными морщинками, смотрели вдаль. — Я был так молод и неопытен, когда приехал сюда. Сколько было неизгладимых впечатлений! Я до этого вращался только в мелкобуржуазных кругах. Да, наши скандинавские города чудесны, но юноше, преисполненному жажды деятельности, — понимаете, настоящей деятельности — такому у нас быстро становится тесно. В наших прекрасных городах душно, все друг про друга всё знают, сплошные интриги, зависть и ненависть и отвратительный эгоизм. Нет-нет, в таких условиях юноша, преисполненный жажды деятельности, зачахнет. А здесь меня коллективно воодушевляли. Здесь были и музыкальные кружки, и дружеская критика, и великие учителя.

Госпожа Григ ревностно внимала словам своего мужа и кузена, как будто слышала их впервые, а иногда беззвучно шевелила губами, повторяя сказанные им слова, и одобрительно кивала.

Григ рассказывал о студенческих годах в Лейпциге: о больших концертах, о встречах, об огромном влиянии, которое оказали на его молодой талант мастерство Мендельсона и мелодии Роберта Шумана.

— Уле Бюлль был инициатором моей поездки сюда, — рассказывал он. — Уле Бюлль — это наш король скрипачей.

При упоминании этого имени, от которого веяло таинственной силой, как от северных легенд, госпожа Григ тихо рассмеялась серебристым восторженным смехом.

— Я с ним не встречался, — признался Петр Ильич. — Он, говорят, был удивительным человеком.

— Еще каким удивительным человеком он был! — Лицо Эдварда Грига как будто просветлело, преисполненное благоговения при мысли о выдающемся музыканте. — Несомненно, он был одного калибра с Паганини, его учителем. Мне довелось ему играть, я тогда был еще совсем мальчиком. Я до сих пор помню, что руки у меня были мокрые и онемевшие от волнения. Могущественный Уле Бюлль обращался со мной довольно грубо, но под конец он пробурчал: «Из тебя выйдет толк, парень!» Потом он объяснил моим родителям, что мне следует учиться в Лейпциге. А таким, как Уле Бюлль, не противоречат.

Григ продолжал рассказывать о великих норвежских музыкантах, а его жена Нина беззвучно вторила ему, по-детски шевеля губами. Он рассказывал о том, как Уле Бюлль в Париже прыгнул в Сену от отчаяния, потому что у него украли его драгоценную скрипку; как потом нашлась богатая дама, которая подарила ему еще более ценный инструмент, за который он всю свою жизнь дрожал. Это был его фетиш, но приносил ему одни несчастья. Скрипку украли в Америке. Уле Бюлль пустился в отчаянную погоню за ворами.

— По крышам, — сообщил Григ торжественным, почтительным тоном, которым предки его, наверное, рассказывали вечером у костра героические легенды, — по крышам через весь Нью-Йорк он, говорят, гнался за ворами, пока наконец не догнал их и не отнял у них свою скрипку. Да, и во время кораблекрушения в Тихом океане скрипка у него, конечно, была с собой, та самая волшебная скрипка, с помощью которой он околдовал весь мир. Когда корабль уже горел и волны захлестывали палубу, он со скрипкой под мышкой прыгнул в море. Может быть, он тогда что-нибудь сыграл разбушевавшимся волнам, так что они затихли и успокоились — по крайней мере он спасся сам и спас свой инструмент… Еще какой он был удалой малый! — воскликнул Григ, а его Нина в подтверждение беззвучно зашевелила губами. — Я таращился на него как на полубога, когда мы познакомились. Он был лживым полубогом. Да, он рассказывал небылицы, он, конечно, врал, но врал он блестяще. Он был выдающейся личностью, — завершил Эдвард, — и отличался огромной национальной гордостью. Когда он основал «Национальный театр» в Бергене — сколько было восторга и шума и радости! Норвежский национальный театр — нам всем казалось, что сбылась наша заветная мечта, но, наверное, это было преждевременно — преждевременно, как всегда преждевременно! Последовали и сложности, и интриги, и катастрофы, денег не хватило, в газетах писали всякие глупости, и в итоге Уле Бюлль обратился в бегство, рыча от ярости, как потерпевший поражение воин.

Григ молчал, Нина кивала, Петр Ильич растроганно смотрел на них.

— Но нашу национальную музыку, — сказал Григ, — ее у нас никто отнять не смог, и никакая интрига не способна была заглушить ее мелодии. Мы нашли ее, когда были еще совсем молоды, нашу скандинавскую мелодию! — Он обратил свое слегка раскрасневшееся от прилива энтузиазма лицо к Петру Ильичу. — Ну вам-то это наверняка понятно, дорогой мой Чайковский! — воскликнул он. — Вам это должно быть целиком и полностью понятно. Вы же для России создали то, что мы с несколькими единомышленниками имели счастье создать для Норвегии, что сейчас, возможно, молодому Дворжаку суждено создать в Праге для Чехии, — вы подарили России национальную музыку.