Какие уроки для себя вынес двадцатипятилетний Кропоткин из пребывания в Сибири? Он подробно пишет об этом в воспоминаниях. Там ему пришлось раз и навсегда распрощаться с иллюзиями о возможности реформ сверху, поняв, «что для народа решительно невозможно сделать ничего полезного при помощи административной машины». Там он познакомился с тем, как обычные люди живут, самостоятельно организуя и устраивая свою жизнь, без душной опеки со стороны государства и без приказов начальников. Кропоткин «стал понимать не только людей и человеческий характер, но также скрытые пружины общественной жизни», осознал «созидательную работу неведомых масс, о которой редко упоминается в книгах, и понял значение этой построительной работы в росте общества»[337]. Он пришел к выводу о том, что именно массы, а не вожди творят историю, научился ценить начала самоорганизации и добровольного согласования людьми своих действий.
Сибирский опыт произвел во взглядах и настроениях Кропоткина настоящий переворот. «Воспитанный в помещичьей среде, я, как все молодые люди моего времени, вступил в жизнь с искренним убеждением в том, что нужно командовать, приказывать, распекать, наказывать и тому подобное. Но как только мне пришлось выполнять ответственные предприятия и входить для этого в сношения с людьми, причем каждая ошибка имела бы очень серьезные последствия, я понял разницу между действием на принципах дисциплины или же на началах взаимного понимания. Дисциплина хороша на военных парадах, но ничего не стоит в действительной жизни, там, где результат может быть достигнут лишь сильным напряжением воли всех, направленной к общей цели. Хотя я тогда еще не формулировал моих мыслей словами, заимствованными из боевых кличей политических партий, я все-таки могу сказать теперь, что в Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом»[338]. Таковы были сибирские уроки Кропоткина, и, как показала его последующая жизнь, он их выучил на отлично.
Первыми уехали из Сибири в январе 1867 года Александр с женой. Петр задержался в Иркутске, чтобы закончить дела по службе, подготовить отчет по экспедиции и организовать в городе сейсмическую станцию. Сейсмограф для нее Кропоткин сконструировал самостоятельно[339]. В пасхальную ночь на 16 апреля вышедший в отставку казачий есаул Петр Алексеевич Кропоткин смог наконец отправиться из Иркутска в Европейскую Россию. Официально он ехал как курьер Корсакова. Символическое и почти мистическое совпадение: его отъезд сопровождался салютом из пушек[340] – в честь Пасхи… Его сибирская эпопея завершилась, начинался новый этап жизни.
Лето 1867 года Петр Алексеевич провел в Москве и Никольском. Он заводит новые знакомства, читает о взглядах Прудона и французского социалиста Луи Блана, пишет, гуляет, изучает геологию окрестностей поместья и возмущается атмосферой «барства», от которой отвык за годы в Сибири. Поведение Петра просто-таки шокировало семью: «Все глаза выпучили, как это я сам умывался. Сам сапоги снял». Как же так?! Ведь он – княжеский сын, ему негоже делать то, для чего существует прислуга! Сибирские походные привычки были далеки от быта старорежимных провинциальных помещиков, и такое поведение могло стать не меньшим признаком революционности, нежели длинные волосы и перепачканный грязью балахон тургеневского Базарова в 1860-е годы или косоворотки и смазные сапоги народников в 1870-е. Его отношения с отцом по-прежнему остаются неровными: они то ладят, то спорят. Отец уговаривает его не бросать военную службу или даже вернуться в Сибирь, но Кропоткин полон решимости поступить в университет, и родитель наконец нехотя заявляет ему: «Нет, отчего же, если ты в себе чувствуешь наклонности быть ученым, твое дело, – профессором будешь, прославишься»[341]. Но Александра папаша ненавидит по-прежнему, несмотря на все попытки Петра заступиться за брата. Лида Еропкина больше не появляется на горизонте личной жизни, зато Петра пытаются «ловить» в женихи помещики с дочками на выданье, Кошкаревы и Яковлевы[342]. И его это, похоже, раздражает, поскольку симпатий к этим дамам и их семьям Петр не испытывает.
Впрочем, он увлечен геологией и пытается осваивать ее в практических полевых исследованиях. Для этого подходят окрестности поместья. И Петр страстно исследует овраги, ручьи, берега рек, с изумлением открывая для себя природные богатства родных мест: «Мои геологические изыскания подвигаются; впрочем, только две экскурсии удалось сделать в овраг, который идет позади села (по дороге в Каменку). Теперь я исследую нижнюю его часть, до вершины еще далеко, – кажется, девонширская формация, – а сверху ее форменные горные известняки с каменным углем. Каменный уголь уже находил оба раза в русле ручья, низкого качества, но все-таки сносный, горит хотя с пламенем, но сильно, запах серный не силен. В одном куске бездна серного колчедана»[343].