Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус

П. А. Столыпин, в свою очередь, говорил: «Если я уйду, меня может сменить только кто-нибудь вроде Дурново или Стишинского. Я глубоко убежден, что и для правительства, и для общества такая перемена будет вредна. Она может остановить начинающееся успокоение умов, задержать переход к нормальному положению, может даже вызвать Бог знает что»[907]. Николаю II в марте 1911 г. П. А. Столыпин заявил: «Ваше Величество, если вы одобряете в общем мою политику, направленную к постепенному, все более широкому приобщению общественности к государственному управлению, то благоволите исполнить мои пожелания, без чего я работать в избранном направлении не могу. Но, быть может, Ваше Величество находите, что мы зашли слишком далеко, что надо сделать решительный шаг назад. В таком случае увольте меня и возьмите на мое место П. Н. Дурново»[908].

Отношение П. Н. Дурново к реформам П. А. Столыпина определялось не чувствами его к личности премьера, а соображениями политической осторожности и предусмотрительности.

Что же делало П. Н. Дурново столь осторожным и умеренным? Главным здесь было, нам представляется, отношение к крестьянской массе. Мужик воспринимался как враг, удовлетворить требования которого было немыслимо; заключить соглашение с ним – невозможно. Такое восприятие крестьянства, общее для правой части политического спектра после 1905–1906 годов[909], остановило П. Н. Дурново перед не одним законопроектом из программы Столыпина.

Так, выступая 19 мая 1914 г. в Государственном Совете против волостного земства, он говорил: «Новый закон передает все дело местного управления и хозяйства в руки крестьян, – тех самых крестьян, которые только 8 лет тому назад грабили и жгли землевладельцев и которые до настоящего времени хранят в себе земельные вожделения за счет помещиков. Подавляющее большинство неразвитых и несостоятельных людей в новых волостных учреждениях будет стремиться перенести бремя расходов на более состоятельное меньшинство. Отсюда, прежде всего, последует потрясение едва-едва приходящих в порядок расшатанных грабежами и поджогами 1905–1906 гг. экономических отношений. Поэтому я нахожу, что рискованно создавать самоуправляющиеся единицы, смешивая в них большое число людей неимущих с весьма малым числом имущих, совершенно различных по воспитанию, образу жизни и обычаям, и, наконец, самое главное, когда все помыслы неимущих направлены к отобранию земли у имущих. Вообще, образование местных самоуправляющихся организаций может обещать успех только при условии существования на местах имущественно-обеспеченного большинства. <…> Новые формы землевладения, следует надеяться, помогут образованию класса мелких, но состоятельных собственников, которые и будут служить фундаментом, на котором наши потомки построят всесословную волость. <…> Дело это затеяно несвоевременно. Я отнюдь не закрываю глаз на несовершенства и неурядицу существующего положения, но, к сожалению, далеко запоздавшие условия и отношения нашей жизни не дозволяют резко их изменять и необходимая в таких вопросах политическая осторожность требует от нас жертвы, для одних большей, для других меньшей. Жертва эта есть отклонение перехода к постатейному рассмотрению»[910].

Где же тут личное чувство к П. А. Столыпину? Трезвая оценка состояния крестьянской массы и ничего более.

Может показаться, что П. Н. Дурново разделял надежды П. А. Столыпина на крестьян-собственников. И в литературе встречается утверждение, что «его взгляды на крестьянскую реформу Столыпина изменились» и он «признал необходимость перехода к индивидуальному владению наделами»[911]. Думается, не все так однозначно. Конечно, разложение крестьянства и формирование класса крестьян-собственников было для П. Н. Дурново очевидным и объективным фактом. Он и допускает (видимо, в неблизком будущем) возможность введения всесословной волости, когда этот класс состоятельных крестьян образуется. Однако от трезвого взгляда П. Н. Дурново (и многих других близко стоящих к крестьянству) не укрылось активное участие в аграрных волнениях как раз состоятельных крестьян – факт настораживающий!

С другой стороны, пока у народной массы, при всех ее «земельных вожделениях» и «принципах бессознательного социализма», была одна привлекательная черта – русский простолюдин не искал политических прав. Превратившись в собственника, он потянулся бы и за правами, заявляя о себе и в волости, и в земстве, и в Государственной думе. Смутно, но вырисовывались очертания многомиллионной крестьянской демократической России – «царство мужика», по распространенному тогда среди правых выражению.