Петр Окаянный. Палач на троне

С. М. Соловьев все-таки более обтекаем: «Царевич Алексей Петрович был по природе своей именно представителем этих образованных русских людей, которым деятельность Петра так же не нравилась, как и раскольникам… Царевич Алексей Петрович был умен и любознателен, как был умен и любознателен его дед — царь Алексей Михайлович или дядя — Федор Алексеевич; но, подобно им, он был тяжел на подъем, не способен к напряженной деятельности, к движению без устали, которыми отличался отец его (цена этого «движения без устали» и «напряженной деятельности» — симптом невроза. — А. Б.); он был ленив физически и потому домосед, любивший узнавать любопытные вещи из книги, из разговора только; оттого ему так нравились русские второй половины XVII века, оттого и им он так нравился…царевич Алексей, похожий на деда и дядю, был образованным, передовым русским человеком XVII века, был представителем старого направления; Петр был передовой русский человек XVIII века, представитель иного направления: отец опередил сына! Сын по природе своей жаждал покоя и ненавидел все то, что требовало движения… отец… во имя настоящего и будущего требовал от сына внимания к тем средствам, которые могли обеспечить России приобретенное ею могущество, а для того нужна была практическая деятельность, движение постоянное, необходимое по значению русского царя, по форме русского правления. Вследствии этих требований, с одной стороны, и естественного, неодолимого отвращения к выполнению их — с другой, и возникали изначально печальные отношения между отцом и сыном, отношения между мучителем и жертвою, ибо нигде нет большего мучительства, как требование переменить свою природу, а этого именно и требовал Петр от сына»[72].

В общем, Алексей тоже человек неплохой, все дело в природе обоих, что тут поделаешь, но Петр, конечно же, куда более «передовой», чем его сын… Это еще очень мягкая, необычно терпимая к Алексею оценка, потому что в петербургский период нашей истории неукоснительное оправдание Петра и крайне отрицательное мнение об Алексее сделалось официальной точкой зрения.

«Петр не имел возможности, среди постоянных тревог и забот, заняться воспитанием своего сына, Алексея Петровича. Лица, окружавшие царевича в юности, были враждебно настроены против Петра и царевичу сумели передать свою нелюбовь к Великому Преобразователю и его деятельности. Царевич постоянно оказывал отцу пассивную оппозицию, уклонялся, по возможности, от участия в делах государственных и, наконец, решился вступить даже в открытую борьбу с отцом: он бежал за границу, ко двору императора Германского, Карла VI, и отдался под его защиту. Петр сумел вернуть сына в Россию и поступил с ним чрезвычайно сурово: предал его суду из высших сановников государства, которыми царевич был присужден к смертной казни; но скончался ранее исполнения приговора от тех волнений и нравственных мучений, которые перенес во время розыска (26 июня 1718 г.)»[73].

Это придворная позиция, в которой аккуратнейшим образом обойдены все острые углы и смягчены все противоречия; в которой не договорено все, что позволило бы поставить эту позицию под сомнение… Эта позиция и легла в основу всего, что говорилось о конфликте Петра и Алексея и в петербургское, и в советское время.

Причем ведь абсолютное большинство образованных людей эту позицию разделяло.

В. О. Ключевский писал вполне всерьез, что Петр во имя своего «великого дела» «пожертвовал и сыном, и естественным порядком престолонаследия».

Или возьмите классическую картину Николая Николаевича Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе». Эта картина так соответствовала основной общественной установке на Алексея и Петра, что ее приводили во всех учебниках истории и непременно использовали на одном или двух уроках, посвященных петровскому времени.

Столкновение двух людей у Ге откровенно дано как столкновение двух исторических сил… Дело тут явно вовсе не только семейное. Как праведен, как уверенно-прав на картине царь! И как скрытен, труслив, подловато-малодушен царевич! На него посмотреть — и сразу видно, что дело его неправое и нечестное, что сделал он какую-то несусветную гадость и попался на ней, что по трусости и подлости характера не решается в них признаться и что сердитому, но вызывающему сочувствие Петру придется еще долго возиться, выжимая из него «показания» о совершенных им больших и маленьких пакостях. Талантливый художник, Ге прекрасно доносит до зрителя именно такое понимание ситуации.

В советское время повторяли эту пришедшую из XVIII века версию, сопровождая назидательными аналогиями со сталинским отказом обменять своего сына на Паулюса. Вот, мол, как поступил Петр I, пожертвовал сыном во имя великого дела, так же поступил и великий патриот товарищ Сталин.

Но стоит всмотреться поближе в обстоятельства дела, и происходит то же самое, что стряслось в свое время с Пушкиным и Толстым: неизбежна переоценка ценностей.