Петр Первый

Почему хлеб надо было убирать косами вместо серпов? Петр разъясняет: «понеже» уборка новым способом выгоднее – «средний работник за десять человек сработает». Почему гонт надо изготовлять из бревен, а не из досок? «Для того», поясняет царь, что из бревна получается 20–30 гонтин, а из доски только четыре-пять. Какая нужда заставила приступить к строительству обводного Ладожского канала? Петр и здесь не упустил случая дать объяснение: «Понеже всем известно, какой убыток общенародный есть сему новому месту (то есть Петербургу) от Ладожского озера».

Петр, однако, не уповал на магическую силу своих разъяснений. Более того, царь не верил, что разума его подданного достаточно, чтобы усвоить целесообразность той или иной меры. Недостаток разума должен был компенсировать страх. Всякой новой норме сопутствовало принуждение, причем в России оно, по мнению Петра, было тем более необходимым, что она отставала от передовых стран Западной Европы: к принуждению прибегают даже в таком «заобыклом» государстве, как Голландия, тем паче оно необходимо у нас, «яко у новых людей во всем». «Сами знаете, – делился своими мыслями Петр с одним из сановников, – хотя что добро и надобно, а новое дело, то наши люди без принуждения не сделают». Поэтому почти каждый указ, регламент, инструкция заканчивается угрозой применения наказания.

В установлении меры репрессий Петр проявлял величайшую изобретательность. Их амплитуда колебалась от взыскания сравнительно мелкого денежного штрафа до конфискации всего имущества, от физических истязаний и ссылки на каторгу до смертной казни. За разговоры богомольцев велено взимать штраф, не выпуская из церкви, по рублю с человека; продавцов русского платья и сапог, равно как скоб и гвоздей, которыми подбивали русскую обувь, ждала каторга. Браковщики пеньки, укладывавшие в тюки гнилой товар или камни, подлежали казни. Чиновники коллегий за однодневный прогул подвергались вычету жалованья за месяц, а за каждый час преждевременного ухода из коллегии – удержанием недельного жалованья. Устанавливались наказания за не относящиеся к службе разговоры, волокиту и т. д. Петр предусмотрел и тот случай, когда какой-нибудь канцелярист не располагал средствами, чтобы уплатить штраф. Тогда он должен был отработать сумму штрафа каторжной работой на галерах.

Мера и характер наказания зависели от социальной принадлежности провинившегося. Составленный Петром «Устав воинский» для «начальных людей» предусматривал наказания, наносившие ущерб «чести», такие как лишение чина и жалованья, шельмование, в то время как для остальных предназначались «обыкновенные телесные наказания» и «жестокие телесные наказания», то есть битье батогами и шпицрутенами, держание скованными в железа, клеймение, ссылка на каторгу, нанесение телесных повреждений: отрубание пальцев, руки, обрезание ушей и т. д. Многочисленные указы грозили беглым рекрутам, драгунам, солдатам и матросам смертной казнью, а тем, кто их приютил, – лишением чина и конфискацией имущества. За держание беглых крестьян помещик подвергался денежному штрафу, а беглый крестьянин – телесному наказанию.

Служебное рвение чиновников, выполнение многочисленных предписаний правительства всеми категориями населения – крестьянами, горожанами, духовенством и дворянами – стимулировались устрашающими наказаниями. Кажется, Петр-законодатель был одержим двумя взаимно исключавшими страстями: поучать, наставлять и наказывать, угрожать. Это дало основание великому Пушкину заметить, что Петр в одних случаях проявлял обширный ум, исполненный доброжелательства и мудрости, а в других – жестокость и своенравие. Часть указов Петра, «кажется, писаны кнутом», сказал поэт.

Петру казалось, что уже можно было пожинать плоды многолетних трудов: обеспечен выход к морю, введены новые учреждения, составлены для них регламенты, опубликованы сотни указов со всякого рода наставлениями. Казалось, что «часы», о которых он много лет мечтал, и стрелки, которые могли показывать «счастливое время», уже сконструированы и безотказно действуют.

На самом деле «часы» всякий раз давали обратный ход, как только стрелки двигались к воображаемому царем «всеобщему благу». Жизнь в антагонистическом обществе, основанном на жесточайшей эксплуатации, произволе и классовом угнетении, развивалась по своим законам, жестоко насмехалась над указами, объяснявшими, как лучше и проще всего добиться блаженства и довольства всех подданных. Вместо «гармонии» рождались новые социальные противоречия, вместо общего согласия – классовая борьба, которую не могли ни преодолеть, ни остановить новые учреждения, новые указы, новые регламенты.