Петр Первый

– Уж так стеснились, так стеснились…

– Мне от вас, мужички, прибыль малая, – ответил Иван Артемич и, высвободив руки из-под зада, сложил их – пальцы в пальцы – наверху живота. – Порядок мне дорог, мужички… Денег я вам роздал, – ой-ой сколько…

– Роздал, Иван Артемич, помним, помним…

– По доброте… Как я уроженец этой местности, родитель мой здесь помер. Так что – Бог мне благодетель, а я вам. Из какого роста деньги вам даю, – смех… Гривна с рубля в год, – ай-ай-ай… Не для наживы, для порядку…

– Спасибо тебе, Иван Артемич…

– Скоро от вас совсем уеду… Большие дела начинаю, большие дела… В Москве буду жить… Ну, ладно… (Вздохнув, закрыл глаза.) Кабы с вас одних мне было жить, плохо бы я жил, плохо… По старой памяти, для души благодетельствую… А вы что? Как вы меня благодарите? Потравы. Кляузы. Ах, ах… Ну уж, Бог с вами… По алтыну с коровенки, по деньге с овцы, – берите скотину…

– Спасибо, дай Бог тебе здоровья, Иван Артемич…

Мужики кланялись, уходили. Ему хотелось еще поговорить. Добер был сегодня. Через сына Алешу удалось ему добраться до поручика Александра Меньшикова и поклониться двумястами рублями. Меньшиков свел его с Лефортом. Так высоко Бровкин еще не хаживал, – оробел, когда увидел небольшого человека в волосах до пояса, всего в шелку, в бархате, в кольцах, переливающихся огнями… Строг, нос вздернут, глаза – иглами… Но когда Лефорт узнал, что перед ним отец Алешки да с письмом от Меньшикова, – заиграл улыбкой, потрепал по плечу… Так Иван Артемич получил грамоту на поставку в войско овса и сена…

– Саня, – позвал он, когда мужики ушли, – убери-ка рогожу… Кумовья наследили…

У глаз Ивана Артемича лучились смешливые морщинки. Богатому можно ведь и посмеяться, – с титешных лет до седой бороды не приходилось. Вошла Санька в зеленом, как трава, шелковом летнике с пуговицами, темно-русая коса, – в руку толщины, – до подколенок, живот немного вперед, – уж очень грудь у нее налилась, стыдно было. Глаза синие, глупые…

– Фу, лаптями нанесли! – отвернула красивое лицо от рогожи, взяла ее пальчиками за угол, выбросила в сени. Иван Артемич лукаво глядел на дочь. Эдакую за короля отдать не стыдно.

– Двор каменный хочу ставить на Москве… В первую купецкую сотню выходим… Саня, ты слушай… Вот и хорошо, что с тобой не поторопились… Быть нам с большой родней… Ты что воротишься?.. Дура!..

– Да – ай! – Санька мотнула косой по горнице, сверкнула на отца глазами. – Не трожьте меня…

– То есть как – не трожьте? Моя воля… Огневаюсь – за пастуха отдам.

– Лучше свиней с кем-нибудь пасти, чем угасать от вашей дурости…

Иван Артемич бросил в Саньку деревянной солонкой. Побить, – вставать не хотелось… Санька завыла без слез. В это время застучали в ворота так громко, что Иван Артемич разинул рот. Завыли медецинские кобели.

– Саня, посмотри…

– Боюсь. Сами идите.

– Ну, я этих стукунов… – Иван Артемич взял в сенях метлу, спустился на двор. – Вот я вас, бесстыдники… Кто там? Собак спущу…

– Отворяй! – бешено кричали за воротами, трещали доски.

Бровкин оробел. Сунулся к калитке, – руки тряслись. Едва отвалил засов, – ворота раскинулись, и въехали верхоконные, богато одетые, с саблями наголо. За ними четвериком золоченая карета, – на запятках арапы – карлы. За каретой в одноколке – царь Петр и Лефорт, в треугольных шляпах и в чапанах от дорожной грязи… Топот, хохот, крики…

У Бровкина подсеклись ноги. Покуда он стоял на коленях, всадники спешились, из кареты вылез князь-папа, опухший, сонный, одетый по-немецки, и за ним – молодой боярин в серебряном кафтане. Петр, взойдя с Лефортом на крыльцо, закричал басом:

– Где хозяин? Подавай сюда живого или мертвого!

Иван Артемич замочил портки. Тут его заметили, подскочили, – Меньшиков и сын Алеша, – подняли под руки, потащили к крыльцу. И держали, чтобы на колени не вставал. Вместо битья, или еще чего хуже, – Петр снял шляпу и низко поклонился ему:

– Здравствуй, сват-батюшка… Мы прослышали – у тебя красный товар… Купца привезли… За ценой не постоим…

Иван Артемич разевал рот без звука… Косяком пронеслись безумные мысли: «Неужто воровство какое открылось? Молчать, молчать надо…» Царь и Лефорт захохотали, и остальные – кашляли от смеха. Алешка успел шепнуть отцу: «Саньку сватать приехали». Хотя Иван Артемич уже по смеху угадал, что приехали не на беду, но продолжал прикидываться дурнем… Мужик был великого ума… И так, будто без памяти от страху, вошел с гостями в горницу. Его посадили под образа: по правую руку – царь, по левую – князь-папа. Щелкой глаз Бровкин высматривал, кто жених? И вдруг действительно обмер: между дружками, – Алешкой и Меньшиковым, – сидел в серебряном кафтане его бывший господин, Василий Волков. Давно уже Иван Артемич заплатил ему по кабальным записям и сейчас мог купить его всего с вотчиной и холопями… Но не умом, – заробел поротой задницей.

– Жених, что ли, не нравится? – вдруг спросил Петр.

Опять – хохот… У Волкова покривились губы под закрученными усиками. Меньшиков подмигнул Петру: