Петр Первый

Под утро небо очистилось. Казак-кормчий направил галеру, – за нею весь караван, – рекой Койсогой. Дон остался вправо. Поднялось жаркое солнце, река будто стала полноводнее, берега отодвинулись, растаяла мгла над заливными лугами. Впереди за песками опять появилась сияющая полоса Дона. На косогорах виднелись полотняные палатки, телеги, лошади. Вились флаги. Это был главный военный лагерь, поставленный Гордоном, – Митишева пристань, – в пятнадцати верстах от Азова.

Петр сам выстрелил из носовой пушки, – ядро мячиком поскакало по воде. Поднялась стрельба из ружей и пушек по всему каравану. Петр кричал срывающимся баском: «Греби, греби…» Весла гнулись дугой, солдаты гребли, уронив головы.

В Митишевой пристани войска выгрузились. Усталые солдаты засыпали прямо на песке, унтер-офицеры поднимали их палками. Скоро забелели палатки, дымки костров потянуло на реку. Петр, Лефорт и Головин с тремя казачьими сотнями поскакали за холмы в укрепленный лагерь Гордона – на половине пути до Азова. Пестрый шатер генерала издали виднелся на кургане.

По пути валялись лошади, пронзенные стрелами, сломанные телеги. Уткнулся в полынь маленький, голый по пояс, татарин с запекшимся затылком. Конь под Петром захрапел, косясь. Казаки рассказывали:

– Как выйдут наши обозы из Митишей, – татарва и напускает тучей. Эти места самые тяжелые… Вона, – указывали нагайками, – за холмами-то маячут… Они… Гляди, сейчас напустят…

Всадники погнали лошадей к кургану. У шатра стоял Гордон в стальных латах, в шлеме с перьями, подзорная труба уперта в бок. Морщинистое лицо – строгое и важное. Заиграли рожки, ударили пушки. С кургана, как на ладони, был виден залив, озаренный закатным солнцем, тонкие минареты и серо-желтые стены Азова; пожарище на месте слободы, сожженной турками в день подхода русских; перед крепостью по бурым холмам тянулись изломанные линии траншеи и пятиугольники редутов. В дали безветренного залива стояли с упавшими парусами многопушечные высокие корабли. Гордон указал на них:

– На прошлой неделе турки подвезли морем из Кафы полторы тысячи янычар. Нынче эти корабли подошли с войсками ж… Мы вчера взяли языка, – врет ли, нет, – в крепости тысяч шесть войск да татарская конница в степи. Недохвачи у них ни в чем – море ихнее… Голодом крепость не возьмешь.

– Возьмем штурмом, – сказал Лефорт, взмахнув перчаткой.

Головин уверенно поддакнул:

– На ура возьмем… Эко диво…

Петр очарованно глядел на пелену Азовского моря, на стены, на искры полумесяцев на минаретах, на корабли, на пышный свет заката. Казалось, – ожили любимые в детстве картинки, в яви вот она – неведомая земля!

– Ну, а ты как, Петр Иванович? Чего молчишь? Возьмем Азов?

– Нужно взять, – ответил Гордон, жестко собирая морщины у рта.

Из шатра принесли карту, положили на барабан. Генералы нагнулись. Петр отчертил ногтем места, где стоять войскам: Гордону посреди – шагах в пятистах от крепости, Лефорту – по левую руку, Головину – по правую.

– Здесь – ломовая батарея, тут – мортиры… Отсюда поведем апроши… Ведь так, Петр Иванович?

– Можно и так, отчего же, – отвечал Гордон. – Но позади нас останется татарская конница.

– Нужно разбить… Бросим на них казаков…

– Да, можно и разбить… Я говорю – трудно будет доставлять продовольствие с Митишевой пристани, с каждым обозом посылать большое войско, – это трудно…

– Слышь-ка, генералы, а отчего бы нам не доставлять припасы на лодках?

Генералы свесили парики над картой. Гордон сказал:

– На лодках еще труднее, – Дон заперт цепями. В устье – две каланчи с очень великой артиллерией…

– Каланчи взять! Господа генералы?

– Эка – две каланчи! – засмеялся Головин и прищурил красивые глуповатые глаза на видневшуюся на западе за холмами верхушку круглой зубчатой башни. Гордон ответил, подумав:

– Отчего же, можно взять каланчи…

– Ну, с Богом, Петр Иванович. – Петр притянул Гордона за щеки, поцеловал. – Завтра снимайся и подступи к крепости. А мы, не мешкая, пойдем всем войском. День-два покидаем бомбы, и – на приступ…

С турецких судов донесся слабый звук рожка: играли зорю. Вечерняя тень покрывала залив. Еще краснели верхушки минаретов, но и они погасли. В воздухе только слышался сухой треск кузнечиков. Петр вошел в шатер, где две свечи горели на пышно накрытом столе. Сели на барабаны. Задымилось блюдо с бараниной. Петр жадно опустил в него обе руки. Лефорт, снявший латы, чтобы способнее было веселиться, наливал венгерское в оловянные кубки. Когда багровый Головин гаркнул: «За первого бонбардира!» – от шатра вниз в темноту по редкой цепи солдат побежало: «Заздравная! Заздравная!..» От пушечных выстрелов заколебались свечи. «Хорошо!» – крикнул Петр. Лефорт смеялся, наполняя кубки:

– Это хорошая жизнь, Петер…

– Маркитантки-девки есть у тебя при лагере, господин генерал? – спросил Головин, тоже отстегивая латы. Лефорт и Петр захохотали:

– По этой части Вареной Мадамкин ходок…

– Послать верхового за Вареным…

……………………………..