Петр Первый

Наибольшим доверием царевича пользовался Яков Игнатьевич, фактический глава «компании», человек весьма властный и хорошо понимавший душевный склад своего подопечного. Ему царевич дал клятву во всем «слушать и покорятися». О том, что духовник пользовался у царевича огромным авторитетом и знал его самые сокровенные тайны, свидетельствует переписка между ними. Царевич неоднократно изливал ему нежные чувства: «В сем житии иного такого друга не имею, подобно вашей святыни, в чем свидетель бог». В другом письме, отправленном духовнику из Варшавы, царевич сообщал, что в случае, если он, духовник, умрет, «то уж мне весьма в Российское государство не желательно возвращение». Духовник, следовательно, являлся единственным лицом, связывавшим наследника престола со страной, которой он намеревался править. Это письмо интересно и тем, что в нем еще в 1711 году, то есть задолго до бегства, изложена мысль о возможности невозвращения в Россию.

«Компания» сына существенно отличалась от «компании» отца. И дело здесь не только в одаренности лиц, входивших в ту и другую «компании», в их кругозоре, в степени причастности к современным событиям, а в принципиально ином отношении к этим событиям. Члены «компании» Петра являлись активными участниками происходившего, каждый из них в меру сил и способностей вносил свою лепту в дело, требовавшее от них полной отдачи. Члены «компании» Алексея были всего-навсего созерцателями происходившего, причем созерцателями не только пассивными, но и враждебными.

Достаточно беглого знакомства хотя бы с одним из 11 томов опубликованных писем и бумаг Петра I, чтобы в полной мере ощутить ритм напряженной жизни страны. Содержание писем-распоряжений Петра к своим друзьям, занимавшим определенные посты в армии и административном аппарате, как и донесения об исполнении этих распоряжений, отражали все значительные события времени преобразований. Но столь же достаточно беглого взгляда на переписку членов «компании» царевича и на письма самого Алексея своему духовнику, чтобы создалось впечатление, будто эти письма написаны не современниками тех бурных событий, а людьми совершенно иной эпохи. Тщетно в письмах царевича к духовнику искать сообщений о каком-либо деле, а трудностях, которые приходилось преодолевать при исполнении поручений отца, об удовлетворении, испытываемом по случаю успешно выполненного задания. Описывать события в плане благожелательного к ним отношения не поднималась рука, а откликаться на них в тоне тех разговоров, которые велись во время бесконечных пирушек с друзьями, считалось небезопасно. Впрочем, иногда царевич проявлял любопытство, но лишь к тому, что могло изменить его положение и что, как ему казалось, могло приблизить время вступления на престол.

В 1711 году рязанский митрополит Стефан Яворский произнес в Москве проповедь, вызвавшую гнев Петра. В ней митрополит осуждал введение фискалов и уповал на наследника, с воцарением которого, как полагал проповедник, наступит возврат к старине. До царевича, находившегося в Дрездене, слухи об этой проповеди донеслись несколько месяцев спустя, и в его голове возникли надежды на бунт духовенства. Очень осторожный, умевший глубоко упрятать свои подлинные чувства, царевич все же не удержался от рискованного намерения запросить духовника письмом — и оставить таким образом улику против себя — о содержании проповеди. «Прошу, изволь то казанье (буде напечатано), что Рязанской в новый год сказывал, прислать с Даудовым». В другом письме он просил сообщить о дальнейшей судьбе митрополита. В том же 1711 году в Дрездене пронесся слух, оказавшийся, впрочем, ложным, о смерти Меншикова. Это известие тоже вызвало у царевича чувство радости: одним противником, готовым создать в случае смерти отца непреодолимые препятствия на пути к престолу, стало меньше. Алексей проверяет достоверность слуха специальным письмом, причем просит прислать зашифрованный ответ с самым надежным курьером: «Есть ведомости здесь, что князь Меншиков погиб, только мы не имеем подлинной ведомости. О сем, буде у вас есть, отпиши, а напишите сею азбукою» (то есть шифром).

Переписываясь с духовником, царевич прибегал либо к шифру, либо к условному языку, понятному лишь его корреспонденту, поскольку письма являлись как бы продолжением конфиденциальных бесед. В одном из имеем духовнику царевич просит его и всех членов «компании» не отвечать ему, «для того, что сам изволишь ведать, помолись, чтоб скорее совершилось, а чаю, что не умедлится». В другой раз царевич писал, что он и его друзья, находясь в Смоленске, молят бога, «дабы нам скоровременно вся желаемая благая чрез свое заступление даровали». Ясно, что царевич ожидал каких-то значительных перемен, но неизвестно, с чем эти перемены были связаны, за что надлежало молиться, что подразумевалось под «вся благая»: то ли он уповал на ухудшение здоровья отца, то ли ждал его гибели от шальной пули на театре военных действий, то ли, наконец, благом для себя считал освобождение от поручений отца и возвращение в Москву, в лоно своей «компании».