Петр Первый: благо или зло для России?

Во-вторых, для будущего России не прошло даром трудное детство и юношество Петра, сформировавшие у него страх и ненависть по отношению к традиционной России с ее государственными институтами и обычаями. Эта ненависть, порой бессознательная, немотивированная и неаргументированная, стала решающим фактором не просто обновления России, о чем уже говорилось, но и разрушения старой системы, которая тем не менее даже при Петре худо-бедно функционировала. Общеизвестно, что решившую судьбу страны победу под Полтавой летом 1709 года в значительной степени осуществили старая армия и старый государственный аппарат, еще не претерпевшие кардинальных перемен.

В-третьих, в решающий момент проявилась политическая немощь элиты, обессиленной борьбой двух кланов и хованщиной. Среди политиков того времени не оказалось сильных, неангажированных фигур, которые могли бы защитить общепринятые нормы взаимоотношений самодержца и общества. Бояр того времени можно понять — они пеклись о своей голове, ибо в условиях кланового противостояния сама попытка "урезонить" царя могла быть расценена как выступление против Петра на стороне ненавистных ему Милославских.

В-четвертых, одной из причин разрушения Старого порядка стало то, что допетровская традиционная система государственных и общественных отношений не отлилась в устойчивые нормы, отраженные в письменном праве и закрепленные в юридической практике. К моменту прихода Петра к власти процесс юридического оформления политических институций затянулся. Земские соборы как прообраз парламента не обрели четкости и структурированности. Боярской думе также не удалось преодолеть свою аморфность и приобрести устойчивые формы, способные превратить ее в высший представительный орган сословного типа, подобно палате лордов. Одновременно, при явном росте значения неродовитой служилой бюрократии и очевидной бюрократизации, Боярская дума не превратилась и в чисто бюрократическое учреждение типа постоянного совета высшего чиновничества, который координировал государственное управление, хотя, конечно, появление Расправной палаты как постоянного "судебного департамента" Боярской думы свидетельствовало о движении в этом направлении. Но это движение было резко прервано Петром.

Поначалу Петр считался с Боярской думой, прибегал к ней (вспомним, что в 1696 году именно она приняла столь важное для страны решение о начале строительства флота). Вернувшись из-за границы в 1698 году, царь для введения режима самовластия воспользовался так называемым мятежом стрельцов, который вовсе не был попыткой государственного переворота (как его изобразили следственные комиссии, сидевшие в застенках Преображенского), а лишь формой коллективной челобитной московских стрельцов, оказавшихся вдали от дома в тяжелых условиях. В этот момент в сознании Петра ожили детские страхи мая 1682 года, ночные кошмары августа 1689 года, и он как бы разорвал виртуальный "договор", который всегда существует между правителем и обществом. Тогда он впервые и прибег к жестоким, показательным, устрашающим общество репрессиям — напомню, что при расследовании мятежа через пыточные камеры прошло не более сотни стрельцов, а 2 тысячи без всякого следствия и суда были умерщвлены самыми страшными казнями. Не случайно те месяцы 1698 и 1699 годов, когда пьяные оргии Петра сменялись кровавыми казнями и наоборот, напомнили обществу страшные времена террора Ивана Грозного. Народные умонастроения выразились в убеждении, что "ежели государь с утра крови не попьет, ему и хлеб не есца". В расправах над стрельцами царь прибег к известной для всякой тирании кровавой поруке, заставив бояр собственноручно отрубать головы приговоренным к казни стрельцам.