Петр Первый: благо или зло для России?

Мало того, Синод требовал от попов приносить особую присягу о неразглашении: "Когда же к службе и пользе Его императорского величества какое тайное дело или какие б оное не было, которое приказано мне будет содержать, то содержать в совершенной тайне и никому не объявлять". Указ 1722 года, как и ему подобные, поставил каждого православного священника в тяжелейшее положение: доносы на духовных детей являлись нарушением устоев веры, а недонесение шло вразрез с волей земного владыки. Все с той же целью усиления полицейского начала в церкви Петр ввел закон об обязательности ежегодной исповеди и причащения прихожан, а также записи явки на исповедь в специальных книгах. И священники послушно исполняли волю светской власти, ибо сами боялись доносов. Не явившиеся к исповеди автоматически признавались раскольниками, и в этом случае мать-церковь Христова безжалостно выбрасывала их за пределы своего священного поля. А для верующего человека это было порой страшнее смерти. Да и часто бывало, что мирянин не шел на исповедь не потому, что он сомневался в реформах Никона, а потому, что боялся доноса священника: как истинно верующий, слышавший или сказавший что-то против действующей власти, он должен был сказать всю правду, как перед Богом! Вот и возникала дилемма, мучившая русского человека на протяжении 300 лет нашей истории: "И доносить мерзко, и не доносить страшно". Выбор ужасающий: или Родину продать, или бессмертную душу, или донести во славу отечества, или отринуть участь Иуды. И это нужно было решать срочно: закон устанавливал трехдневный срок для доноса, иначе сам погоришь "за недоносительство". В итоге церковь вместе с государством поощряла доносительство, которое с Петровской эпохи стало обычным, вовсе не осуждаемым явлением, к которому были три столетия причастны все служители церкви от высших иерархов до сельских батюшек. Во всем этом было какое-то мерзкое бесстыдство. При Петре появились так называемые "исповедальные допросы", когда изломанный на пытках узник перед смертью хотел исповедоваться и причаститься, как положено христианину. И к нему являлся заранее проинструктированный священник. При исповеди он умело задавал нужные следователю вопросы, а потом писал отчет об исповедальном допросе. А если нужных "исповедальных показаний" он не добивался, то безжалостно покидал умирающего, не удостоив его последнего причастия и отпущения грехов. Так было и после Петра с самозванкой "Таракановой", так было и позже. Как вспоминает один из декабристов, он страшно обрадовался, когда к нему в камеру вошел священник, а тот, увидев святой порыв узника, сказал ему пару ласковых слов, а потом задрал подрясник, достал тетрадку и карандаш и бодро спросил: "Ну, в чем будем каяться?" И эта зараза доносительства расползлась по всему обществу, отравила жизнь многих поколений. Поэтому-то откуда знать православным, в чем состоял подвиг святого Яна Непомука.

Работать с материалами политического сыска — тяжкий труд для историка. Уходишь из архива мрачным и удрученным, поскольку наблюдаешь массовость доносов: друзей на друзей, детей на родителей, жен на мужей, сослуживцев на товарищей по службе. По материалам доносов видишь, как доносчик прислушивался к тихому разговору соседей за столом, к беседе на крыльце, к озорной частушке, к ворчанью в нужнике, как холоп подслушивал в скважину двери, что помещик, лежа с женой в постели, костерит государя, и т. д. и т. п. Удивляешься, как годами не решавшая элементарных проблем власть проявляла необыкновенно быструю "отзывчивость" к изветам всех видов. С помощью законодательства, полицейской практики, усилий церкви петровское государство создало такие условия, при которых подданный не доносить (без риска потерять свободу и голову) попросту не мог. Поэтому "извещали" тысячи людей. От этого чтения легко потерять веру и в народ, и в человечество. Это истинное копание в окаменелом дерьме.