Петр Столыпин. Последний русский дворянин

Новый закон о выборах было поручено готовить заместителю премьера Сергею Крыжановскому, который готовил почти все основные законопроекты правительства. Однако следовало иметь в виду, что тут власти рисковали угодить в собственный капкан. Любой новый закон предусматривал его утверждение самой Думой, которая ни за что бы не согласилась на увеличение ценза в пользу крупного землевладения, что дало бы большинство в новом созыве правым. Причем в Основных законах содержалась оговорка, что по обожаемой Столыпиным 87-й статье, по которой были протащены практически все ключевые проекты правительства (указ от 19 августа 1906 года о военно-полевых судах, от 27 августа – о передаче Крестьянскому банку части казенных земель для продажи крестьянам, от 9 ноября – указ о крестьянском землевладении и землепользовании, от 14 ноября – о свободе старообрядческих общин, указ от 15 ноября об ограничении рабочего дня и о воскресном отдыхе приказчиков и др.), изменение выборного закона провести было нельзя. А стало быть, хочешь не хочешь, дело шло к государственному перевороту – вступления в действие закона без одобрения Думы. Однажды выпустив либерального джинна из бутылки, затолкать его обратно было крайне сложно.

Столыпин бросил оппозиции последний спасательный круг. Для доверительной беседы в Зимний был приглашен Милюков, которому премьер прямо предложил: если Дума (читай: кадеты) открыто осудит «революционные убийства», то правительство пойдет на легализацию Партии народной свободы.

Милюков наживку заглотил и поставил условие: нужная Столыпину статья будет анонимной. В конце концов, и так сойдет. Кто ж не знает стиль профессора истории, кого он обманет, не поставив автограф. На том и порешили.

У Думы появился шанс спастись. Однако руководство кадетов категорически отвергло даже подобный вариант, строго выговорив Милюкову за слишком смелую инициативность. По словам Петрункевича, «лучше жертва партией, нежели ее моральная гибель». То есть наплевать на то, что ежедневно по 7 трупов в стране приносит террор, наплевать, что Россия разлагается заживо, наплевать, что граф Толстой звонит во все колокола, призывая обратить внимание на полное духовное разложение общества под этими кровавыми водопадами. Либеральные профессора, соль земли Русской, готовы ради «морального спасения» своей партии (читай: будущей власти) подать топор Родиону Раскольникову. Трудись, Родя, старушек-процентщиц и их племянниц в России-матушке еще много.

После этого проправительственная газета «Новое время», где работал брат премьера Александр Столыпин (октябрист), вышла с материалом, в котором говорилось о бесполезности уступок кадетам, так как у них нет никакого «нравственного авторитета» над левыми, а «народные желания» отнюдь не совпадают с желаниями кадетов. Сдача им была бы, таким образом, сдачей социалистам. То есть капитуляцией правительства, которое, как известно, «не запугаете».

Как говорил сам Столыпин: «Путник, который идет по звездам, никогда не собьется с пути, но тот, кто бежит за болотными огоньками, в болото и попадет».

Дредноут его величества

Однако, когда дело шло уже, собственно, к перевороту, в Думе предстояло обсудить еще важнейший для премьера законопроект. Тот самый, аграрный, дело всей его жизни, которому и его дедушка Дмитрий под воздействием позитивизма Огюста Конта посвятил большую часть своего созидательного потенциала, устраивая опытные хутора в своих имениях. Проведенный по 87-й статье указом от 9 ноября 1906 года «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования» – первый шажок к реформе, – он должен был утверждаться в Думе.

Статья 1 указа от 9 ноября постановляла: «Каждый домохозяин, владеющий надельною землею на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собою в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли». Выделяя свой полевой надел из общего мирского надела, крестьянин сохранял право пользования общими «угодьями» – сенокосами, пастбищами, лесами и т. д. Домохозяева, выходящие из общины, могли требовать, чтобы общество выделило им участки, по возможности, к одному месту (так называемые отруба). По постановлению ²/₃ домохозяев все члены общества переходили к личному владению отрубными участками. А это означало вожделенный раскол общины.