Петр Струве. Революционер без масс

Те мыслители и те идеологии, которые властвовали над умами в прежнее «богатырское» время русской мысли, — кстати к «богатырской» эпохе теперь, по-видимому, относят уже и марксизм за первое десятилетие его жизни, — властвовали лишь в меру иллюзии, что действенная сила «миросозерцания» определяется объективной логической связью его частей, а не субъективным их сцеплением для верующего. Эта чисто младенческая уверенность теперь навсегда стала невозможна именно для мыслящих элементов общества. Поэтому мыслящие и в особенности критически мыслящие личности — я употребляю эти выражения не как «клише», а потому и без всякой иронии — теперь не могут быть уловлены ни в какие направления, предлагающие «цельные миросозерцания».

Цельное миросозерцание — это я сам, и ни откуда оно мне не может быть доставлено. На первый взгляд это кажется провозглашением крайнего духовного анархизма. Но признание того, что «миросозерцание» может покоиться лишь на субъективном и индивидуальном сцеплении, есть лишь признание самочинности, или свободы каждого индивидуального духа. «Направления» стремятся истину, красоту и добро привести в раз установленный порядок, рассадить их по местам, заранее назначенным. Это хорошо в философской системе, но дело в том, что живая личность может жить только в своей философской системе или, что то же, своею философской системой.

Наши общественные направления (народничество, марксизм) разрушились, как дельные миросозерцания, в процессе роста здорового духовного индивидуализма. И я думаю, к былому господству таких миросозерцаний нет никаких новых путей. Вот почему с такой ужасающей быстротой у нас происходит превращение направления — религии из единомыслящей общины в общину, объединённую единым культом. Поминки Михайловского в этом смысле представляли чрезвычайно интересное социально-психическое явление. Скоро наступит время, когда народники и марксисты соединят свои культы и поставят Митру-Михайловского рядом с Юпитером-Марксом.

Русские общественные направления перешли в эпоху религиозного синкретизма, от которого их не спасёт уже никакой идейный монотеизм.

Это вполне естественно и исторически необходимо. Эпоха общественных направлений, как миросозерцаний, как религий, отошла в область истории. Теперь эти направления — идейные окаменелости, которые никакими заимствованиями извне не могут быть превращены в живые организмы.

Как же может быть влита жизнь и внесено движение в застоявшуюся духовную жизнь? И почему духовная жизнь застоялась?

Она застоялась именно потому, что то, что было прежде естественной иллюзией, хранится и пестуется теперь сознательно как спасительное учение. То, что было прежде увлечением и порывом, стало теперь уставом и благонамеренностью.

Я думаю даже, что мысль наших руководящих в идейной жизни элементов, как она представлена в передовой печати, в особенности в толстых журналах, не только застоялась, но и прямо отстала. В русской культуре произошла огромная перемена: плоскости идей (мысли) и фактов (действия) разошлись и в известном смысле разошлись навсегда. Наши мудрецы просмотрели и до сих пор игнорируют этот величайший внутренний переворот, обозначающий подъём русской культуры на высшую ступень. Между тем только с открытого признания этого великого переворота может начаться, или, вернее, должно теперь каждый раз начинаться всякое действительное культурно-идейное творчество.

Русская идейная жизнь отстала, застоялась, прямо страдает от того, что фактически в ней, в смысле влияния, господствуют элементы, которые не понимают того, что можно назвать самозаконностью мысли. Мысли в русском культурном обиходе, которым заправляют эти элементы, по-прежнему расцениваются по их общественной полезности или, что́ то же, по их общественной «направленности» или даже прямо в связи с общественно-политической физиономией автора. Вот пример, весьма любопытный и весьма показательный. В последней книжке Заветов напечатана статья г. Александра Гизетти по поводу книги кн. Е. Н. Трубецкого о Владимире Соловьёве. Статья эта интересна с двух точек зрения. Во-первых, в ней обнаруживается, как, вопреки тому отношению, которое установили к Владимиру Соловьёву Михайловский[450] и Лесевич, на историческом расстоянии даже наша «радикальная» мысль прониклась известным признанием Вл. Соловьёва и уважением к нему.

Но то, что в писаниях Михайловского против Соловьёва присутствовало в непривлекательной гротеске, — то в смягчённой благоприличной форме всё-таки воспроизводит статья ученика Михайловского г. Гизетти, — уже в отношении не столько самого Соловьёва, сколько кн. Трубецкого. Г. Гизетти, разбирая книгу Трубецкого, никак не может отрешиться от мысли, что кн. Трубецкой — «умеренный либерал-политик», «европеизированный национал-либерал». Точно это существенно для «имманентно-критической» оценки философских рассуждений кн. Трубецкого и точно вообще для философской мысли в её существе важны политические, или общественные идеи автора!