Петр Струве. Революционер без масс

Беспокойство Франка и, надо полагать, его наставника С. о единстве науки и отказе от её партийности, разумеется, было прямым продолжением борьбы С. за внеклассовость и внепартийность истины и этического идеала и, в источнике, «должного» (личной идейной свободы и независимости этического идеала) от «сущего» (исторической реальности), как бы первое, в конечном счёте, ни диктовалось вторым. Главным контекстом для этой апологии объективной или равно значимой для всех партий науки служила полемика вокруг реформизма и ревизионизма Бернштейна, которые в своей критике марксистской доктрины опирались на новые данные науки и, в целом, были без ожесточения восприняты в СДПГ, занятой практической борьбой за политические и экономические интересы пролетариата. В решительную противоположность этому, в русской социал-демократической эмиграции в среде марксистов в России выступление Бернштейна против материализма, теории всеобщей социально-экономической революции («катастрофы», Zusammenbruchstheorie), теории обнищания пролетариата и др. в основе социал-демократической программы вызвало полновесную истерику. При этом мало кто обратил внимание на то, что всю серию своих критических очерков под названием «Проблемы социализма» Бернштейн уже публиковал в партийном органе «Neue Zeit» в 1897 и 1898 гг., чего они мало что добавляли нового в общий контекст немецкой «социалистической науки» и тем более — катедер-марксизма, привыкших без чрезмерного пиетета относиться к наследию Маркса и Энгельса, что в этом контексте они во многом шли вдогонку, а не впереди публикаций Струве в русской и немецкой партийной печати, что главное — они почти не вызывали никакого полемического сопротивления со стороны других марксистов³, что, наконец, число сторонников Бернштейна в СДПГ и в России было невелико (в России их были буквально единицы — Прокопович, Кускова, др.).

Когда серия статей Бернштейна была завершена, С. кратко обсудил её итоги со своим многолетним единомышленником и конфидентом, в тот момент ссыльным Потресовым. Потресов ответил ему 9 января 1899:

«Я очень рад, что мы сходимся с Вами по крайней мере в оценке Бернштейна: „он плох в философии, немножко филистер, теоретически не совсем ясно мыслит“. All right! Подписываясь под всем этим, добавлю только следующее: полнейший невежда в философии, я не судил и не сужу о воззрениях Бернштейна в этой области и просто… готов Вам верить на слово. Но из-за чего же сыр-бор загорелся? Неужели из-за того, что „плохой философ“ и „неясно мыслящий человек“ осмелился поднять руку на ортодоксальную ветошь? Неужели из-за этого бомбардировал его своими статьями Parvus, негодовали Liebknecht, Schönlank, Zetkin, Luxemburg, скорбил Kautsky и гневался монист [Г. В. Плеханов]? (…) В статьях Бернштейна нет, на мой взгляд, сколько-нибудь серьёзной работы мысли. (…) В многих и многих из его аргументов узнаются старые знакомцы: те давным-давно известные „поправки“ и возражения, с которыми обыкновенно выступали против „ортодоксии“ и наши доморощенные оппоненты, и их западноевропейские коллеги. И вот почему на мой взгляд мы имеем дело в статьях Бернштейна не с „критикой“ или „самокритикой“ — таковую я всегда готов приветствовать, — а не с чем иным, как самооплеванием. (…) Нельзя походя изрыгать: die Bewegung ist mir alles, das Endziel nichts. Это значит — другими словами — мне наплевать на идеологию того общественного движения, которое я ставлю якобы центром своих интересов»[185].