Петр Струве. Революционер без масс

Во втором параграфе главы «Что такое культура?» (фрагмент «Порвав внутренне с наивной верой…») в первой редакции было написано (в квадратных скобках восстанавливается опущенный авторами при публикации текст): «Порвав внутренне с наивной верой [в разные вещи (во что мы не можем в настоящее время верить, об этом ещё не раз будет речь ниже)], на чём же утвердит своё духовно-общественное бытие современный человек?». Кроме того, в отличие от опубликованного, окончание текста выглядело следующим образом: «Принцип личности и принцип культуры (…) сплетаются в цельное и внутренне-согласованное культурно-философское миросозерцание, которое можно назвать гуманистическим индивидуализмом». [Нам предстоит теперь развить это миросозерцание в его философских, моральных и политических разветвлениях и показать, какие точки зрения оно даёт для решения отдельных культурных и общественных проблем, волнующих современность]¹

Видно, что авторы всё ещё продолжали исходить из уже давнего для 1905 года собственного отказа (1898–1902 гг.) от революционного пути к социализму, что они вполне серьёзно планировали в своём «гуманистическом индивидуализме» найти основу для общественно-политической программы в переживающей революцию стране. Неудивительно, что эти намерения победить политическую катастрофу монархии, и России в целом, на пути утверждения широко понимаемой культуры потерпели крах. И в первую очередь потому, как это хорошо видел сам С., что одномоментное, как флотоводческое «все вдруг», перенаправление общественной борьбы с «против» на «за» — было прямо противоположным всей предыдущей революционной борьбе, в том числе, самого С. Он писал об этом: «прежде [до 1905] можно было сказать — и, по крайней мере, психологически это было верно, — что никакой культурный прогресс невозможен без решительного, принципиального политического разрыва с прошлым»[278]. Теперь культурному прогрессу тщетно устанавливались иные ориентиры.

Сохранив верность индивидуализму, который ярче всего проявился в его полемике с Мережковским вокруг революционной религиозности, С. вскоре начал окончательный отход от «гуманизма» в сторону всё более определённого этатизма, в котором целое было уже представлено не обществом, а государством, которое для С. в любом случае было «несомненнее» личности.

В 1908 году С. начал готовить к печати новую книгу «Государство, интеллигенция, революция», в которой намеревался дать очерк своего нового государственничества, политического национализма и новой революционности. Она реализовалась лишь в трёх статьях, одна из которых вошла в сборник «Вехи»[279]. Идейный строй книги был реализован в публицистике С. в своём последнем сводном сборнике статей «Patriotica» (СПб, 1911), в котором представлены в основном статьи ноября 1905 — декабря 1910 гг., С. расширил свою идейно-философскую платформу, добавляя к реализованным в «Вехах» консервативной критике русского интеллигентского сознания и радикальной общественности и защите «личной годности», политической ответственности и пафоса государственного строительства. Восстанавливая баланс после общего предисловия Гершензона к «Вехам», где была заявлена преемственность авторов от Чаадаева, В. С. Соловьёва и Л. Н. Толстого, С. подтверждает особое признание революционно-демократических авторитетов: «традициям и идеям эпохи Станкевича — Белинского, философские увлечения которой были так плодотворны для русской культуры и в духовном творчестве которой… Михаил Александрович Бакунин сыграл такую крупную роль… присуща вечная ценность»[280]. Здесь же С. систематизирует свою социал-либеральную критику «реального образа русской государственности» и «тех сил, которые заправляют судьбами государства», защиту политических прав и свобод «во имя идеалов демократии и социальной справедливости»[281], ставит задачу превращения буржуазной леволиберальной кадетской партии в монопольную для внеклассовой «идейно интеллигенции», а затем — «народную, крестьянско-рабочую». Здесь С. продолжает говорить не только о своей приверженности социализму, но и о своём марксизме и «социал-демократизме» германского образца, отрицая марксистское качество большевизма[282]. Развивая свои прежние обвинения в адрес народничества как явления реакции, архаики, славянофильства и консерватизма, С. применяет их и к освободительному движению революции 1905 года в целом (именно как контрреволюцию С. позже оценил Октябрь 1917 года):