«ПЕТР ВЕЛИКИЙ, Историческое исследование

ду этими молодыми людьми, так мало созданными друг для друга. К влиянию почти постоянной разлуки прибавилось Препятствие более важного свойства - морального. Шарлотта осталась лютеранкой; московские церкви не убедили ее своим красноречием. Также захватила она с собой маленький немецкий двор, составлявший ее постоянное общество. Алексей остался православным фанатиком и, по-видимому, все сильнее замыкался в узком круге московского мировоззрения. Своими требованиями и насилием Петр только сделал из него более убежденного и закоренелого противника нового строя. Между отцом и сыном разгорелась открытая борьба, резко обнаруживая природный склад обоих: странно-энергичную деятельность, с одной стороны, упорно-пассивное бездействие, с другой; деспотическое принуждение и предвзятое глухое сопротивление. В 1713 году, чтобы уклониться от экзамена для проверки его успехов в рисовании, Алексей прострелил себе из пистолета правую руку.

Царевич тем более укрепился в таком положении, что вокруг него начинала расти все увеличивающаяся оппозиция.' Не думая о том и даже того не замечая, он сделался вождем партии. Среди духовенства сам Стефан Яворский питал к нему симпатию, обнаружившуюся в знаменитой проповеди 12 марта 1712 года, а представители древних знатных фамилий, Долгорукие и Голицыны, обращали к нему боязливые взоры. И все, что сближало его с ними, отдаляло не только от отца, но и от жены. Она, еретичка, иностранка, не имеет места в грезах будущего, питаемых ими для себя и для него. Она тоже олицетворение ненавистного строя!

В 1714 году, получив разрешение отправиться для лечения в Карлсбад, Алексей расстался с женой без сожаления, хотя она была беременна на девятом месяце, а она приняла его отъезд без огорчения. Ей самой приходилось теперь страдать от его природной грубости, тем более что угодливость окружающих привела его к разгулу, составлявшему принадлежность национальных традиций, восстановить которые он стремился сообща со своими приближенными. Он посещал публичных женщин и предавался неумеренному пьянству. «Он почти всегда пьян», - писала принцесса. Она даже опасалась беды, какую может навлечь на него невоздержанность языка, связанная со злоупотреблениями спиртными напитками. Под влиянием вина ему случалось мечтать вслух: «Когда случится то, что должно случиться, - друзей его отца и мачеху на кол! Флот будет сожжен, а Петербург исчезнет в своих болотах»…

По возвращении из Карлсбада он выбрал минуту, когда Шарлотта сделала его отцом дочери, чтобы нанести ей самое тяжелое оскорбление: около него в качестве общепризнанной любовницы появилась знаменитая Евфросинья, сыгравшая зловещую роль в его судьбе. В следующем году его жена снова забеременела, и он ухаживал за ней довольно заботливо в течение ее трудной беременности. Она умерла родами 22 октября 1715 года, надломленная горем, проявляя удивительную покорность в последние минуты своей жизни, а он три раза падал в обмороку ее постели. Горесть или угрызения совести? Может быть, он просто сознавал, насколько событие это усложнило его положение. Впоследствии он признавался, что в эту минуту ощутил чувство новой, грозящей ему опасности. Действительно, у бедной Шарлотты родился сын. Теперь го-•сударство имело второго наследника, значит, неспособного отца можно отстранить от престола. И последствия такого события, смутно предвиденные мятежным сыном, не заставили себя долго ждать.

Шесть дней спустя письмо отца, помеченное нарочно задним числом, как будто написанное 11 октября, принесло ему подтверждение его опасений. Все элементы драмы, главным героем и жертвой которой ему суждено сделаться, были уже готовы, и занавес поднялся.

Письмо эю было увещеванием - «последним увещеванием», говорил государь, подтверждая, что не имеет привычки угрожать даром.

Упоминая о победе над шведами и обо всем достигнутом благодаря его личным трудам, Петр с горечью добавляет: «Егда же сию Богом данную, нашему отечеству радость раз-смотряя, обозрюся на линию наследства, едва не равная радости горесть меня съедает, видя тебя, наследника весьма на правление дел государственных непотребного (ибо Бог не есть виновен, ибо разума тебя не лишил, ниже крепость телесную весьма отнял, хотя не весьма крепкой природы, но и не весьма слабой). К тому же не имея охоты ни в чем обучаться и так не знаешь дел воинских. Аиде же не знаешь, то како повелевать оным можеши и как доброму доброе воздать и нерадивого наказать, не зная силы в их деле? Но принужден будешь, как птица молодая, в рот смотреть… Сие все представя, обращусь паки на первое, о тебе разеуждая: ибо я еемь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное, с помощью Вышнего насаждение и уже некоторое и возращенное оставлю? Тому, иже уподобился ленивому рабу евангельскому,