Петр Великий: личность и реформы

И вот вся эта идиллия рухнула в одночасье поздней осенью 1724 года. Вечером 8 ноября неожиданно для всего двора был арестован Виллим Монс (брат Анны Монс) – камергер Екатерины Алексеевны, а также несколько близких к нему людей. Бумаги Монса были опечатаны, доставлены Петру, и началось следствие, которое осуществлял лично сам император. Формально дело Монса, начатое с расследования доноса на него, касалось многочисленных взяток, которые он получал от разных людей, в том числе первейших в государстве. Стало известно, что Меншиков подарил камергеру лошадь «с убором», князь В. Долгорукий – «парчу на верхний кафтан», царица Прасковья Федоровна, вдова старшего брата Петра, Ивана Алексеевича, – доходы со своих псковских деревень. Весьма примечательно, что следствие по делу о взятках Монса – а такие дела обычно тянулись годами – было проведено с необыкновенной быстротой: многие арестованные и причастные к делу даже не были допрошены. 14 ноября Вышний суд приговорил Монса как взяточника к смертной казни, Петр тут же конформировал решение суда: «Учинить по приговору», а уже 16 ноября на Троицкой площади Монсу отрубили голову. Надо полагать, что расследование взяточничества почти сразу же отошло на задний план, если, конечно, с самого начала оно было причиной, а не поводом для ареста и казни. Не нужно было обладать особым чутьем, чтобы понять, что царица Прасковья Федоровна дарит Монсу деревни, а Меншиков – коня не за красоту и обходительность изящного молодого камергера императрицы, а за то влияние, которое имел Монс. Ну а это влияние, как нетрудно догадаться, основывалось на том особом внимании, которое 28-летнему камергеру стала оказывать 40-летняя Екатерина. Иностранные наблюдатели сообщают, что следствием дела Монса стал серьезный разлад в семье Петра, тяжелые сцены между супругами.

Известны весьма своеобразные взгляды Петра на супружеские отношения. Сам Петр ничем себя не ограничивал, и без преувеличения можно сказать, что возле него всегда находились те, кого деликатно называли «метрессы», – нельзя забывать, что из их числа вышла и Екатерина. 18 июня 1717 года Петр писал жене из Спа, где он принимал воды: «Инаго объявить отсель нечего, только что мы сюда приехали вчерась благополучно, а понеже во время пития вод домашней забавы дохторы употреблять запрещают, того ради я матресу свою отпустил к вам, ибо не мог бы удержатца, ежели б при мне была». 3 июля, отвечая царю из Амстердама, Екатерина писала: «Что же изволите писать, что вы матресишку свою отпустили сюда для своего воздержания, что при водах невозможно с нею веселитца, и тому я верю, однакож болше мню, что вы оную изволили отпустить за ее болезнью, в которой она и ныне пребывает и для леченья изволила поехать в Гагу, и не желала б я (от чего Боже сохрани!), чтоб и галан (любовник. – Е. А.) той матресишки таков здоров приехал, какова она приехала. А что изволите в другом своем писании поздравлять имянинами старика и шишечкиными (то есть именинами самого Петра и его сына-тезки. – Е. А.), и я чаю, что ежели б сей старик был здесь, то б и другая шишечка на будущий год поспела. Однако дай, Боже, мне вскоре вашу милость видеть, чего я в сердечным желанием ожидаю».

То, что в отношениях Петра и Екатерины существовала и такая грань, кажется весьма примечательным для понимания прежде всего Екатерины. Признанием и даже некоторым поощрением супружеской свободы Петра Екатерина как бы срывает тот полог тайны, за которым могло возникнуть и усилиться влияние какой-либо другой «метресишки», о которой было бы неведомо императрице. Однако то, что было позволено императору, было невозможно для его жены. Следствием этого и стало кровавое дело Монса. Думается, что суть конфликта состояла не столько в ревности, как можно подумать поначалу, сколько в том серьезном опасении, которое у царя вызвала эта история с политической точки зрения. Намереваясь передать престол жене, царь, неожиданно столкнувшись с делом Монса, может быть, впервые подумал о том, не окажется ли в конечном счете судьба великого наследия в руках какого-нибудь ловкого прощелыги вроде Виллима Монса. Не думаю, что у Петра были иллюзии относительно деловых качеств своей жены, никогда не занимавшейся государственной деятельностью.

Петр I и Екатерина I.

Неизвестный французский художник. 1717 г.

Знал бы великий реформатор, что та система наследования, основы которой он заложил, станет одной из причин хронической политической нестабильности российского XVIII века, что, отрубив голову Монсу, он этим не устранил угрозу фаворитизма – этого непременного развратного спутника сурового деспотизма, в какие бы политические одежды он ни рядился…