Петр Великий. Прощание с Московией

Отец Петра, царь Алексей, при всем своем благочестии, был такой же русский, как и всякий другой. Доктор Коллинз, личный врач Алексея, отмечал, как приятно бывало его коронованному пациенту видеть своих бояр славно подвыпившими. Бояре же, в свою очередь, всегда норовили как можно сильнее напоить иностранных послов. Простые люди тоже пили, но не столько за компанию, сколько чтобы забыться. У них была одна задача – поскорей дойти до отупения и отрешиться от обрыдлой, постылой действительности. И мужчины, и женщины несли в грязные кабаки свои последние ценности и даже готовы были пропить с себя одежду, лишь бы им дали еще водки. «Женщины, – сообщал другой западный очевидец, – нередко первые впадают в буйство от неумеренных доз спиртного, и можно видеть их, полуголых и бесстыдных, почти на любой улице».

Гуляка-сын царя Алексея со своим Всепьянейшим собором достойно поддерживал эти русские традиции. Хотя на своих пирушках они поглощали по большей части не слишком крепкие пиво и брагу, зато пили помногу и подолгу – Гордон в дневнике часто пишет о том, как много в очередной раз выпил Петр и как ему, зрелому мужчине, трудно держаться с ним на равных. По-настоящему сильно пить Петра научил Лефорт. Немецкий философ Лейбниц, видевший нашего швейцарца во время его путешествия с Петром по Европе в составе Великого посольства, писал о Лефорте, что «никогда алкоголь не одолевает его, и он сохраняет трезвый рассудок… никто не может соперничать с ним… он оставляет трубку и стакан, когда уже три часа как рассвело». Но в конце концов и для них пьянство не прошло даром. Лефорт умер сравнительно рано, в сорок три года, а Петр – в пятьдесят два. Правда, в молодости эти безумные вакханалии не утомляли и не изнуряли Петра, а, казалось, наоборот – придавали ему силы для завтрашней работы. Он мог пить с товарищами всю ночь, а затем, пока они храпели в пьяном забытье, поднимался на заре и шел плотничать или строить корабли. Не многие могли с ним тягаться.

По прошествии некоторого времени Петр решил не оставлять устройство этих пиров на волю случая. Он любил два-три раза в неделю отобедать у Лефорта, однако тот, со своими ограниченными доходами, не мог обеспечить дорогостоящих приемов со всякими затеями, как любил молодой царь, и потому Петр построил для него большую залу, вмещавшую несколько сот гостей. Но вскоре и там стало тесно, и тогда царь велел возвести красивый каменный особняк, роскошно убранный гобеленами, где помимо всего прочего были погреба и банкетный зал на полторы тысячи человек. Владельцем его считался Лефорт, но на деле особняк стал своего рода клубом для Всепьянейшего собора. Когда не было Петра, и даже когда отсутствовал Лефорт, оставшиеся в Москве участники этой компании собирались здесь есть, пить и веселиться всю ночь напролет, а расходы брал на себя царь.

Мало-помалу от беспорядочных попоек и кутежей Всепьянейший собор перешел к более продуманным увеселениям и маскарадам. Петр, когда бывал в ударе, придумывал своим товарищам всякие забавные прозвища, и постепенно эти прозвища превратились в маскарадные роли. Боярин Иван Бутурлин получил титул «польского короля», потому что во время одного из военных учений в Преображенском командовал «вражеской» армией. Князь Федор Ромодановский, другой командир, защищавший потешный город-крепость Прешпург, стал «королем прешпургским», а потом дослужился до «князя-кесаря». Петр называл его «ваше пресветлое царское величество» и «мой государь король», и подписывал письма в Преображенское «твой всегдашний раб и холоп Питер». Эта игра, в которой Петр высмеивал свой собственный ранг и титул самодержца, продолжалась все годы его царствования. После Полтавской битвы пленных шведских офицеров привели к «царю», которого изображал Ромодановский, и лишь некоторые из шведов (а никто из них прежде настоящего Петра не видал) спрашивали себя, кем бы мог быть необыкновенно высокий русский офицер, стоявший позади потешного князя-кесаря.