Петрос идет по городу

Мориса, казалось, нисколько не трогало, что отвратительный костыль стоял у изножия его кровати, — он не сводил глаз с Великой Антигоны и хлопал ей… Петрос подошел поближе к нему. Заметив его наконец, Морис перестал бить в ладоши и громко спросил:

— Как моя мама?

Раненый на соседней койке зашикал.

— Здорова, — не понижая голоса, ответил Петрос, и вся палата уставилась на него.

Он молча стоял возле Мориса до тех пор, пока Великая Антигона, кончив петь, слезла наконец со стола и вместе с нарядными дамами стала раздавать раненым иконки и кулечки с конфетами. Она трепала по щеке тех, у кого была забинтована голова. Проведя рукой по волосам Мориса, она протянула:

— Приветствую тебя, герой!

Петрос думал, как обрадуется дедушка, когда узнает о выступлении Великой Антигоны в госпитале, но запах ее духов вызвал у него опять боль в желудке и неприятное воспоминание о контрольной работе по греческому языку.

Дедушка утверждал, что борьба требует жертв, а военные победы — рук и ног. Рита оплакивала брата, потерявшего ногу… Открытки от дяди Ангелоса перестали приходить. На фронте не одерживали больше побед.

— Наши солдаты точно окаменели, — говорил папа.

Антигона и Рита продолжали вязать для солдат носки и складывать их в картонную коробку, одну из тех, что выбрасывала госпожа Левенди на задний двор. Уже два дня все вокруг сотрясалось от бомбежек, но никто больше с кастрюлей на голове не забирался на террасу. Туда поднимались, только когда сирены давали отбой, чтобы посмотреть на валявшиеся повсюду осколки. Вдали, возле холма Касте́ллы, небо было ярко-красным. Казалось, горит весь Пире́й. Петрос беспокоился: не стряслась ли беда с Сотирисом и его матерью, которые поехали накануне в Пирей к какому-то родственнику, пообещавшему дать им полбидона оливкового масла? До сих пор они не вернулись, и бабушка Сотириса сегодня чуть свет заявилась в квартиру к Петросу. Она вся тряслась от волнения; мама Петроса отпаивала ее настоем ромашки и успокаивала, говоря, что ее дочь и внук не смогли возвратиться домой из-за отсутствия транспорта. У бабушки Сотириса над верхней губой чернели усики. Петрос впервые их заметил. Его дедушка носил прежде седые усы, но потом сбрил их. Впрочем, Антигона утверждала, что вовсе не сбритые усы, а война виновата в том, что дедушка вдруг превратился в тщедушного, жалкого, вечно зябнувшего старичка. Не успела уйти бабушка Сотириса, как пришла Рита. Она со слезами бросилась Антигоне на шею.

— Антигона, милая, мы пропали… Немцы объявили нам войну. Мама говорит, нас, евреев, всех перебьют.

Петрос очень удивился: он давно знал Риту, но впервые услышал, что она еврейка.

— А ты знала? — спросил он погодя сестру, когда они остались одни в комнате.

— Да, — ответила она, — но совсем об этом не думала.

Потом они с Антигоной договорились, что потихоньку от родных спрячут у себя Риту, если немцы одержат победу.

— Я спрячу ее под мою кровать, и только через мой труп доберутся до нее немцы, — сказала Антигона, гордо тряхнув головой.

— Ты хотела бы, чтобы тебя назвали Алексией? — задал ей тогда вопрос Петрос.

— Нет, — покачала она головой. — Мне нравится имя Антигона, хотя оно и не в моде.

Теперь шла уже настоящая война. Дни и ночи бомбили окрестности Афин, и город содрогался от взрывов. Замолк веселый колокольный звон. Папа каждый день ближе и ближе передвигал флажки на карте, и всем было ясно, что враг приближается к Афинам. Сотирис и его мама вернулись наконец из Пирея.

— Пришел конец света, дорогая госпожа Эле́ни, — сказала мама Сотириса маме Петроса. — Немцы не чета петухам-итальянцам.

Ночью Антигона, подойдя к кровати брата, растолкала его.

— Слышишь? — спросила она.

Петрос вскочил и прислушался. Откуда-то доносился вой, точно скулила раненая собака. Выйдя в переднюю, они прокрались к окну, выходившему на черный ход. Вой долетал снизу.

— Это Шторм, — прошептал Петрос.

Раздвинув ставни, они припали к стеклу. Из квартиры госпожи Левенди долетали обрывки фраз и шум шагов.

— Что у них стряслось? — испуганно пробормотала Антигона. — Уже три часа ночи.

В столовой зашаркали шлепанцы дедушки.

— Дедушка проснулся, — с удивлением сказал Петрос и побежал в столовую.

Стоя у окна, через щели ставни дедушка наблюдал за тем, что происходило на улице.

— Дедушка, что случилось? — спросила Антигона, сдерживая дрожь в голосе.

— Уезжает Майкл, жених Лелы. Верней, удирает среди ночи, — ответил он.

— Удирает?! Бедная Лела! — запричитала Антигона, принимавшая близко к сердцу все любовные истории.

— Бедная Греция, — вздохнул дедушка. — Если убегают англичане, значит, немцы ante portas.

Петрос не понял последних слов, но не стал задавать вопросов. У него из головы не выходил Шторм, продолжавший выть.

На следующее утро Сотирис, позвав Петроса, показал ему набитый чем-то мешок.

— Гляди, тут целый клад, — похвастался он.

Мешок полон подметок для солдатских ботинок. Толстых кожаных подметок.

— Я его приволок из английской военной лавки, той, что тут рядом. Какой-то пацан утащил ящик подтяжек. Народ подбирает все, что англичане побросали. Драпанули англичанушки.