Петрос идет по городу

Потом он предложил Петросу пойти с ним в Монастира́ки[9], чтобы продать подметки. Петрос постеснялся признаться, что не знает, где находится Монастираки, и лишь спросил:

— Мы поздно вернемся?

— Что, в школу боишься опоздать? — с насмешкой протянул Сотирис, берясь за один конец мешка.

До войны Петрос никуда не ходил один дальше своего квартала. И еще ни разу не подымался на Акро́поль. Господин Лукатос обещал в этом году сводить туда их класс: ведь когда он спросил, кто уже был на Акрополе, поднялось только пять рук. Но началась война, и он не успел выполнить своего обещания. Петрос не знал, что делается даже за ближайшим пустырем, где он играл с ребятами в футбол. Лишь недавно начал он бродить по незнакомым улицам. Дома его не спрашивали: «Где ты был?» Если он опаздывал к обеду, мама говорила ему:

— Я оставила тебе поесть.

До войны стоило ему, увлекшись футболом, забыть о времени, как мама шла его искать.

— Я не хочу, чтобы ты дотемна бегал по улицам, — бранила она Петроса.

Теперь школы были закрыты, папа не ходил на работу, и жизнь дома совершенно переменилась. Никто не вспоминал о том, что пора обедать или ужинать. Дедушка почти не поднимался с дивана, лежал закутанный пледом, потому что постоянно мерз. Всю зиму не топили печурки, и, хотя стояла солнечная погода, в комнатах было сыро и холодно. Папа целыми днями молча сидел в кресле и пытался поймать какую-нибудь иностранную радиостанцию. Он слушал английские, французские, русские и немецкие передачи, хотя не понимал ни слова. Маму это страшно раздражало, тем более что приемник был старым и шипел, как раскаленная жаровня.

— Зачем ты слушаешь, раз ничего не понимаешь? — возмущалась мама.

— По интонации диктора я делаю некоторые выводы для себя, — с достоинством отвечал отец и опять замолкал надолго.

Однажды в присутствии Петроса мама пожаловалась дедушке на папу:

— Чего он сидит там как неживой? Ему надо бы побегать по городу, поискать работу. Разве он может прокормить семью своими паршивыми карточками?

А папа и правда словно окаменел с того дня, как немцы объявили войну Греции. Кроме передач по радио, ничего его не интересовало. Мама до поздней ночи сидела и вязала. Не для солдат, а для каких-то дам, которые платили ей за работу деньги. Хорошо еще, что дядя Ангелос защищал честь семьи, воюя на фронте…

Петрос не представлял себе раньше, как увлекательно слоняться с мешком подметок по площади в Монастираки. Теперь уже не приходилось тащить мешок в онемевших от тяжести руках: мальчики волокли его по земле, взяв за оба конца. Чем только не торговали здесь, посреди площади! Какая-то женщина предлагала ржавое оцинкованное корыто и дамскую сумочку, расшитую цветными бусами. Священник продавал из-под полы рипи́ду[10] с золотыми лучами, на которой был изображен ангел с белокурыми локонами. Старик стоял, держа под мышкой кошку с круглыми зелеными глазами, а на его раскрытой ладони лежали две пары запонок. Щуплый мужчина кричал, что продает гроб, длинный, широкий и удобный; он то и дело залезал в него, ложился на спину и замирал, скрестив на груди руки, — изображал покойника.

— Погляди-ка, — Петрос потянул Сотириса за рукав.

В углу площади устроили балаган, повесив простыни вместо занавеса, и кукольный театр давал представление. Куклы появлялись над простыней, просвечивавшей на солнце, и виднелась тень артиста, который водил их. Кукла-эвзон надавала пинков кукле — итальянскому солдату в фуражке с петушиными перьями, который обратился в бегство, со стоном потирая свой зад. Не успел эвзон нанести последний удар, как выскочила кукла-немец с автоматом, рассыпающим искры. Петрос и Сотирис затаив дыхание смотрели на сцену. Безоружный эвзон руками и ногами наподдавал немцу.

— Всыпь ему! — вне себя кричали оба мальчика.

— Привет маленьким патриотам, — сказал стоявший рядом с ними высокий мужчина с крючковатым носом и похлопал их по спине. — Мы расправимся с немчурой!

После ожесточенной борьбы эвзон сбил немца с ног и отнял у него автомат. Сотирис и Петрос подпрыгнули от восторга.

— Кто из ребят хочет выйти на сцену и спеть что-нибудь? — спросил победитель эвзон.

— А ну идите, чего вы робеете? — подтолкнул их высокий мужчина.

Мальчики нерешительно переглянулись.

— Эй, братишка, здесь есть два героя! Они не прочь спеть! — крикнул он и стал расталкивать народ, освобождая дорогу юным артистам.

— Пусть идут сюда, путь идут, — обрадовался эвзон.

— Вы посторожите наш мешок? — попросил Сотирис высокого мужчину.

— Какой мешок? — с удивлением протянул тот, хотя мешок лежал у него под ногами. — Ну конечно, посторожу. Идите, маленькие патриоты. Воодушевляйте народ.

— Пошли, — решился наконец Петрос, подумав, что не одному же дяде Ангелосу защищать честь семьи.

Добравшись до балагана и чуть не запутавшись в простынях, мальчики проникли на сцену. Актер, который водил кукол, был таким тощим, что казалось, дунь — и он упадет. В одной руке он держал нитку от эвзона, в другой — от немца. Петрос и Сотирис встали на цыпочки, чтобы лучше звучали их голоса, тонкие детские, но чистые и приятные.