Петровка, 38

- Слушай, Мить. Погоди, я отдышусь. Ты послушай, а потом скажи твое мнение, оно мне сейчас очень важно. Помнишь, я с вами не поехал в Архиповку, когда были ты, Левон, Федоровский, Цветов, Великовский, Сметанкин - вся ваша «Потуга»? Помнишь?

- Помню.

- Это было в пятьдесят четвертом, когда мы все кончили учиться.

- Чего это ты заговорил, как в некоторых пьесах: «Здравствуй, Коля, как ты помнишь, я - твоя жена, Нюра…»

- Слушай, Мить, ты не перебивай меня, не надо. Я знаешь почему тогда с вами не поехал? Я в глаза вам всем стыдился смотреть. Помнишь, я рассказывал, что взял Шевцова? Это дело у меня ведь еще в пятьдесят четвертом началось. Надя, - он кивнул головой на дверь, - беспутной была, воровала по мелочам, а красива была, Митя, как красива! И умница. Безотцовщина, голодуха - вот и пошла по рукам. Я ее на допрос вызвал - это был первый в моей жизни допрос, - и как она стала мне рассказывать про свою жизнь - не знаю, почему Надя со мной так открыто заговорила, может, умнее меня была, а может, я ей странным после наших участковых показался, - как начала она мне задавать вопросы, Митя… Словом, я назавтра пошел к комиссару и потребовал ее освобождения. Посмеялись надо мной, и все на этом кончилось. Надо было мне вывезти ее на места преступления - там, где ее дружки воровали. Я ее вывез, машину отпустил и весь день с ней по городу ходил: в Третьяковку отвел, кино в «Ударнике» показал, «Судьбу солдата в Америке». Накормил в кафе. На речном трамвайчике ее катал. Потом она меня попросила к яслям отвезти, где ее сын Колька жил. Из-за забора на коляски смотрела, слезинки не проронила, только зацепенела вся, когда услыхала, как няньки детишек баюкали. Ясли там хорошие были. В общем, на следующий день она мне сказала, что Шевцов живет на малине, тогда еще малины были, у Фроськи Свиное Ухо. Сделали мы облаву, а он, отстрелявшись, ушел, гад. Она мне предложила найти Шевцова - он у нее первым был. Я с этим ее предложением к комиссару - добиваться санкции на ее освобождение. Хмыкал, правда, комиссар, считая, что все это сантименты: «Ершистая девка, такие всегда свой смысл первей нашей выгоды держат. Если бы она приблатненная была, тогда легче, мне их хитрость сразу видна, а тут - кто его знает. Смотри, на твой риск отпускаю, шею тебе буду ломать…»

В общем, через три дня она мне позвонила. Я пришел сюда. Ее мать - баба Надя - чай поставила, тихая, на всю жизнь испуганная старуха, собралась было уходить, чтоб нас одних оставить: Надя ее к этому приучила. «Останься, мама, - Надя ей тогда сказала, - посиди с нами, попей чайку, чтоб лучше этого парня запомнить». - «А чего ж мне, доченька, его запоминать? Пришел, да и уйдет…» - «Это верно, мама, только он мне помог. Я сама-то все никак не решалась, силы не было в людей поверить». Попили мы чайку, мать вышла за перегородку чашки мыть, а Надя мне говорит: «Сегодня-то обещали к хахалю моему отвезти, вроде бы хочет он повидаться со мной, спросить, как сын живет. Колька-то ведь от него». Что-то в ней тогда новое появилось, когда она заговорила, - жестокое, холодное. «Я к вам рано утром позвоню, - сказала она, - когда он еще спать будет. Убаюкаю я его накрепко». - «Неужели ты после этого сможешь мне звонить?» - спросил я и, видно, за лицом не уследил - помнишь, как нас учили за лицом следить, Митя? «А когда он меня отдавал своим дружкам? Как подушку передавал надоевшую… Он мог?!» И знаешь, Митя, не поверил я ей, не поверил и пустил за ней наблюдение. Не поверил. Понимаешь? Довели ребята ее до дома, на Молчановке этот домик, сейчас еще стоит, позвонили мне, ринулся я туда, а в комнате лежит Надя с перерезанным горлом и записка на груди: «Смерть сукам». Может, Шевцов увидел наших людей, или она ему высказала все, что думала о нем, - не знаю, только я до сих пор чувствую свою тяжелую вину, Митя. Может, за это мне все сейчас и отливается? А? Но ведь я потом Шевцова один на один брал, за нее подставлялся, готов был смерть принять - разве я виноват, что он выпустил всю обойму в сантиметре от моей головы? Как ты думаешь, а?

Костенко не дождался ответа Степанова, вошел в парадное, позвонил в дверь, обитую драной черной клеенкой. Старуха, увидав Костенко, радостно запричитала, из комнаты вышел высокий парень, красивый странной, диковатой красотой, улыбнулся Костенко, а когда тот его обнял, вдруг закрыл глаза и потерся щекой об его висок, словно совсем маленький…

Степанову стало страшно смотреть на Костенко, когда тот обнимал этого парня, сына бандита Шевцова и Нади, погибшей из-за того, что Костенко не смог ей поверить…

XI. ФИНТ - ВЫГОДА И ВРЕД 1