Петровская набережная

Припомнить, когда именно он научился играть, Митя не мог, это было еще в эвакуации. В Митином взводе еще несколько человек играли, но игра с ними сводилась к кровожадному и быстрому размену. На расчистившейся от фигур доске, Митя, скучая, ставил противнику линейный мат.

Иногда, если от уроков оставалось время, Митя чертил на клетчатой бумаге шахматную доску и пытался расставить на ней нынешнее положение партии Мышкин-Глазомицкий. Однажды за спиной у него остановился лейтенант Тулунбаев.

— Вот здесь две пешки, — сказал лейтенант. — И вот тут передвинь.

— А вы разве играете?

— Играю? — проворчал лейтенант. — Когда?

В день своего рождения Митя обнаружил в парте незнакомый ему предмет. Это были походные шахматы размером в записную книжку. Фигуры были изображены на целлулоидных клинышках и вставлялись в щелки рядами идущих кармашков. У кармашков были белые и черные животики.

— Это вы мне положили? — спросил Митя, найдя Тулунбаева.

— Что? — лейтенант почему-то разозлился. — В столе лежало? Ну и что?

— Может, это чьи-нибудь?

— Ну и зануда ты все-таки, Нелидов! Что тебе не ясно?

Не делали у них вообще-то, подарков. Не принято это было.

«Эф два — эф четыре…» — сообщал Мышкин Глазомицкому, теперь словно специально для Мити.

Сережа Еропкин

Могло показаться, что появился этот худощавый красавец в коридоре шестой роты совершенно случайно. Он даже прутик какой-то вертел в пальцах, и выражение лица у него было совсем прогулочное.

Что-то получая и примеряя, их рота сновала вокруг. Самые высокие из них едва доставали выпускнику до плеча. Отовсюду он был виден. Митя и его товарищи зачарованно глядели на его прическу. Над высоким лбом гостя стояли густые, зачесанные назад волосы — обстоятельство, на которое еще недавно Митя и его товарищи и внимания не обратили бы, а теперь, после того как их остригли под машинку, — предмет общей неистовой зависти.

Пощелкивая прутиком, гость из первой роты прохаживался по коридору. Потом он вдруг остановился. Митя не знал, почему гость обратился именно к нему.

— Примеряете? — спросил гость.

— Да вот… — сказал Митя. — Вот только…

И гость улыбнулся и опять пристукнул прутиком по своим брюкам.

— Хорошо, хорошо, — произнес он. — Да вы занимайтесь. Получайте. Я подожду.

Митя не понял, кого выпускник собирается ждать. Он посмотрел ему в лицо в попытке понять.

— Примеряйте, — сказал гость. — А потом… подойдите ко мне. Хотелось бы с вами… поговорить…

«Со мной? — подумал Митя. — Но о чем?»

Стоя в очереди, Митя озадаченно поглядывал вдоль коридора. Все получив и примерив, он издали посмотрел на выпускника — действительно ли тот ждет. Тот продолжал стоять у окна, и все было непонятно. Митя, приблизившись, остановился в нескольких шагах. «Окликнуть? Сказать: вот он я? Но для чего я понадобился?»

Выпускник повернулся сам.

— Освободились? — спросил он. — Пойдемте.

Митя послушно пошел. Их провожали взглядами, взглядами же спрашивали Митю, куда они идут. Но Митя и сам не знал. Они вышли на парадную лестницу.

Так же как у черной лестницы, свой характер был и у парадной.

Взмокший от возни — ремень набок, гюйс торчком, — ты нечаянно вылетал, оторвавшись от преследователей, из коридора на парадную лестницу, и вдруг — зимой ли это было или летом — тебя тут же прохватывал какой-то холодок, ты оглядывался и начинал одергивать и оглаживать на себе мятую форму. И голубоватые алебастровые завитки стенной лепки, решетчатые переплеты оконных рам (мотивы любимого Петром голландского барокко), кованое железо и драеная латунь вдруг обступали тебя, и, еще минуту назад забывшийся в игре мальчишка, ты превращался тут же в существо совершенно иное. Тебя обступала история — история города и флота. На парадной лестнице ты невольно вспоминал, что здание, в котором ты находишься, стоит на Неве и здесь же на Неве чуть ниже по течению — лишь успевай поворачивать голову — первый домик Петра и его же Летний дворец, Петропавловская крепость и Адмиралтейство, и, конечно, конечно же — самое старое в стране, — Высшее военно-морское, в котором учились… Имена помнились не очень хорошо, но, кажется, там учились все, кому бы ты хотел подражать. На этой лестнице ты непременно о них вспоминал и особенно желал быть похожим на них. Гулкие ступеньки парадной лестницы как бы требовали белых перчаток, размереннейшего шага, ясных служебных слов. Все происходящее на парадной лестнице приобретало отпечаток если еще и не торжественности, то размеренного паузами давнего и устойчивого порядка.