Петровские дни

Теперь в третий раз наведалась она к огороду, а Параскева, пришедшая было полоть картофель, завидя свою "касатку", поспешила к ней радостная. Уж очень долго не виделась она с новым другом.

Но подойдя и сев около дамы, Параскева удивлённо пригляделась и даже ахнула:

— И чтой-то ты, касатушка… Аль худо какое приключилось?

— Ничего, старушка… — отозвалась та.

А между тем по красивому лицу дамы можно было легко догадаться, что она была не только озабочена, а прямо грустна. Печальные глаза, казалось, были с краснотой, как если бы она плакала пред тем, как прийти.

— Я сто лет на свете живу. Забыла ты это… — заговорила Параскева. — Говори, касатушка, что у тебя на сердце. Говори, не бойся… Чужое дело всегда чужому человеку легче развести.

Дама стала уверять старуху, что ей просто нездоровится, но Параскева начала её расспрашивать, иногда отвечала сама, догадкой, и так умно, что дама постепенно многое рассказала. А всё это многое за сердце схватило добрую столетнюю старуху.

Параскева заохала, закачала головой и начала утирать сухие глаза, так как уже давно плакала без слёз.

— Вот оно что… И господам бывает хуже холопов. Вижу я, вижу, касатушка, рвут тебя як части. А всё вдовье твоё дело. Будь у тебя супруг, то заступился бы.

Дама улыбнулась, но печально.

— Горе-злосчастье ходит по свету… Куда придёт, отворяй ворота, что в мужичью избу, что в палаты боярские. Ему, говорю, не скажешь: проходи, мол, своей дорогой. Нет. А придёт оно, и не знаешь, как его изжить. Ни умом, ни силком, ни моленьем. Ничто не берёт его.

— Правда твоя, бабушка! — грустно отозвалась дама.

— Да-а! — протянула Параскева, вздыхая. — Инда смерть жалко тебя, мою касатушку. Ты красотка, умница, добрая. А тебя, вижу я, рвут на части. А люди, родимая, рвут хуже, чем собаки. А ещё тебе скажу, верь мне, старой, не вру… Есть, бывает такое, други-приятели хуже ворогов.

Дама улыбнулась невольно и подумала про себя: "Dieu me garde de mes amis, et de mes ennemis je me garderai moi-meme".

Параскева задумалась, приуныла, потом выговорила:

— Ну, вот что, моя золотая сударка…

И она запнулась, подумала ещё и наконец, вздохнув, сказала:

— Так уж и быть… Для тебя одной. Полюбилась ты мне гораздо, так что просто удивительно мне самой. Таковое ты, болезная, мне кажется, горе мыкаешь, что из жалости к тебе согрешить готова. Поняла?

— Нет, бабушка, не поняла ничего.

— Слушай, моя горемычная. Была я помоложе, грех за мной водился. Велик не велик, а всё-таки грех… И я его много, много годов замаливала. И дала я клятву эдак-то больше не грешить… Ну и вот я эту самую клятву мою из-за тебя побоку… Вот, стало быть, как ты мне по сердцу пришлась. Поняла теперь?

— Нет, бабушка милая, ничего всё-таки не поняла, — улыбнулась дама.

— Слушай. Была я молода, не молодёшенька, а всё-таки не старая. Лет тому, поди, тридцать аль сорок. Ну вот… И загребала я деньги, да чем? Чем, моя горемычная? Колдуньей была!

— Как? Чем? — удивилась дама.

— Колдуньей, говорю… Да. Ворожеей! Оно всё то же… — вздохнула Параскева. — Гадала я дворянам, господам, на картах, на гуще кофейной и на мыльной воде… И бросила… И вот уж сколько лет этого греха на душу не брала. Ну а теперь из-за тебя погрешу, божбу свою преступлю и тебе погадаю.

Дама улыбнулась ласково.

— Я пошукаю твою судьбу… И мы будем с тобою знать, что нам делать. Как тебе твоё дело и все дела повернуть в твою пользу. Понимаешь?

— Нет, бабушка. Я не понимаю… Ты погадаешь. Хорошо. Но что же из того?

— Увидим мы всё, глупая ты моя! — воскликнула Параскева. — Увидим всё-то и всех-то наскрозь. Ну, ты и узнаешь, как тебе извернуться, чтобы всех своих ворогов объегорить.

Дама рассмеялась.

— А ты, моя сударка, как будто и не веришь мне. Думаешь, я совсем дура и зря болтаю. Не хочешь — не надо. Я для тебя же… — обидчиво проговорила старуха.

— Как можно, бабушка. Я считаю тебя очень умной. Ты мне умнейшие советы уже дала. Обещаться.

— Как знаешь. Я не навязываюсь, — бурчала Параскева, обидясь.

— Нет. Что ты. Напротив. Я очень рада погадать. Но это невозможно. Это трудно. Разве вот здесь, в лесу.

— Зачем. Здесь нельзя. Гуща должна быть горячая… Приходи ко мне в избу. Вот тут, недалече. Я тебе сейчас покажу.

— Вот это хорошо, — воскликнула дама. — Завтра же я к тебе приду. Только не одна, а с приятельницей.

— Ладно. И карты захвати. У меня нету. Они тоже нужны.

XXVI

Параскева вернулась домой и, задумчивая, не говоря ни слова внукам, села у окошечка… Размышляя о чём-то глубоко и угрюмо, она изредка вздыхала, а то и охала.

Внуки притихли и отчасти встревожились. Такого никогда почти не бывало… Было, помнилось им, когда старухе не хотели возобновить условий по отдаче внаём земли под огороды. Было то же, когда бабуся их узнала вдруг, что внучка собралась замуж за крепостного Матюшку.

Алёнка долго приглядывалась к прабабушке и наконец не выдержала. Она подсела и, обняв старуху, выговорила тихо:

— Что ты, бабуся? Аль беда какая?

— Что? — отозвалась Параскева, будто очнувшись.

— Что ты так, оробемши будто? Аль беда стряслась?

— Тьфу! Типун тебе на язык. Какая беда? Где беда?