Петру Великому покорствует Персида

Матросы подали пример: в чём мать родила сигали с райны[88] в море. Дамы царицины стыдливо закрывались ладошками, однако ж у любопытных пальцы были неплотно сложены: нечасто доводилось им зреть столь ослепительный парад голых мужиков.

Будучи в кураже, к матросам полезли на райну и штаб-офицеры. Пётр понужал своих денщиков:

   — Валяйте, братцы, оголяйтесь и вы. Неча жариться, солнце может удар произвесть.

Плюхались с гоготом, с криками, кто ловчей, заплывали подале, робевшие держались за борт. По команде капитана спустили верёвочный трап, за ним другой. Те, кто поотчаянней, сигали с высоты разов несколько. Вода была тёплой как парное молоко. Бог миловал: никто не расшибся, не потонул. Верно говорят: пьяному море по колено.

Однако делу время, потехе — час. На следующий день государь собрал совет у генерал-адмирала. Рассуждали, каково действовать далее. Сошлись во мнении, что надобно заложить сильный ретраншемент, прежде чем войску выступить к Таркам и далее к Дербенту. Мало ли что: горцы коварны. Падут сверху лавиною, порежут людей, разграбят припас, потопят суда. Возведём крепость, оставим боевой гарнизон — охраним тыл.

Говорил всё больше Пётр, остальные мыслили согласно с государем. Он повелел призвать мичмана Фёдора Соймонова да подпоручика Ивана Толстого.

Соймонова давно приметил. Питомец навигацкой школы, он многих прилежностью и любознательностью превзошёл. Более года трудился он на сем море, сновал вдоль берегов, из бухты в залив, из залива в устья рек и речушек, высаживался на острова и островки, иной раз вовсе незначащие. И прилежно наносил всё на карту.

Не один, разумеется. Сопровождал его капитан Верден с командою. Иначе давно бы приял погибель от рук лихих людей. Да и море не миловало горстку людей: трепало почём зря. Не напрасно молвят: кто на море не бывал, тот и горя не видал.

И вот на столе Петра карта Каспийского моря. Она государю премного сказала. Равно и сам Фёдор Соймонов, тридцати лет от роду, принявший из рук государя отличие: особливую золотую медаль с персоною его императорского величества.

И вот он стоял перед Петром, отчего-то потупясь, словно повинный, а может, просто робея, совсем задубевший от солнца и ветра, крепкого сложения, однако государю по плечо.

   — Фёдор Иванов сын Соймонов, — отнёсся к нему Пётр. — Отколе взяли фамилию? Ведома мне сойма — ластовая барка, не от неё же.

   — Батюшка мой сказывал: от бойцов кулачных род пошёл. По-нашему-де соймоватый — драчливый.

   — Ну-ну. Ты-то у нас смирен, робеешь, ровно девица, — засмеялся Пётр. — Ныне вам с Толстым поручаю разведать реку Аграхань и берега залива да выбрать место для строения сильной крепости. Даю вам дён пять сроку. Ступайте.

Когда посланцы скрылись, Пётр заметил:

   — Смышлён да делен Соймонов. Ты бы, Фёдор Матвеич, как он по твоему ведомству служит, произвёл его в очередной-то чин.

   — Согласен, государь. Будь по-твоему, — отозвался Апраксин.

   — Капитану Карлу фон Вердену прикажи высадить драгун и солдат на остров Чечень, дать им сколь надобно провианту и дожидаться тамо случения с командою капитана Вильбоа. Быть им там до указу. А мы с тобою станем дожидаться окончания ретраншементу, а уж потом предпримем марш на Тарки.

Укрепление — ретраншемент, или, как тогда говорили по-простому, транжамент, — возводилось быстрыми темпами. Каждый день Пётр съезжал с галеры и отправлялся верхом в сопровождении денщиков к месту работ, понужая будущий гарнизон и его начальника. Апраксин труси́л с ним рядом. Верховая езда была ему не по нутру.

   — Все кишки вытрясывает... Ты уж, государь, сделай милость — уволь меня от сей оказии, — взмолился он.

   — Глянь-ка на князя Кантемира. Эк гарцует, ровно с конём родился.

Князь Дмитрий сидел в седле как влитой. И конь его, словно бы повинуясь не шпорам и узде, а желаньям своего всадника, менял аллюр, сообразуясь с местностью, с дорогой, со спутниками.

   — Князь мне не указчик, — пробормотал Апраксин. — Он кавалерист природный, с турками да татарами возрос. А я сроду сего не любил.

Строительство, впрочем, подходило к концу. Тем паче что шамхал тарковский прислал шестьсот воловьих упряжек. Стало сподручней возить камень, и на девятый день обширное укрепление было закончено.

Пётр принял рапорт, придирчиво оглядел всё строение. И остался доволен.

   — Отсель можно отразить, можно и отсидеться, — констатировал он. — Камень есть камень, не российская земля да глина. Заутра — в поход.

Пятого августа чуть забрезжило, а уж Пётр съехал с галеры. Офицеры поднимали полки, ровняли строй. Слышались негромкие слова команд, звяканье амуниции, цокот конских копыт, ржание. Полусонные люди вяло переругивались, кое-кто плескался у ручья в надежде освежиться.

   — Преображенцы — вперёд! — скомандовал Пётр.

Era любимцы споро образовали строй. Петру подали коня. Заиграли полковые флейты, колонна колыхнулась, дрогнула и мерным шагом двинулась по узкой дороге.

Впереди ехал государь император — шеф полка. Солнце всё ещё медлило выкатываться из-за гор, а потому ночная прохлада не отступала.

   — Благо, Фёдор Матвеич, по холодку-то.