Петру Великому покорствует Персида

   — Дай-ко свои бумажки, сердобольный княже, — Пётр почти выхватил из рук Кантемира листки с увещаниями. — Фёдор Матвеич, пущай те сержанты, кои голубя без ушей спустили, сии бумажки с назиданием приколотят к языкам аркебузированных, дабы вины их соплеменников были ведомы. А засим протруби поход.

Князь Дмитрий отвернулся. В сердце Петра не было жалости, жалость была чужда великому человеку. Он словно бы стоял над нею. Жалость, сострадательность почитал он, как видно, недостойными монарха. А как же тогда в злосчастном одиннадцатом годе? Ведь Пётр рисковал собою, оберегая его, Кантемира, его семейство и многочисленную свиту от покушений турок. Они охотились за господарем и его ближними, выставляя выдачу его важным пунктом мирного договора, яко изменника, этого требовал султан. Нет, Пётр не устрашился. Он был верен слову.

Сказано было Петром: «Я не могу нарушать данного моего слова и выдать князя, предавшегося мне; лучше соглашусь отдать туркам землю, простирающуюся до Курска. Уступив её, останется мне надежда паки оную возвратить, но нарушение слова невозвратно. Мы ничего собственного не имеем, кроме чести: отступить от оныя, перестать быть царём и не царствовать».

Сколь много было вероломства в других монархах, о том князь Дмитрий знал доподлинно. И нежданно нахлынувшее воспоминание той давней поры облегчило душу, готовую ожесточиться. Нет, не ему судить дела и поступки российского монарха — они принадлежат истории, они в её власти.

Снова над ними заклубилась густая въедливая пыль, поднятая тысяченогим и тысячекопытным чудовищем, медленно ползущим всё дальше к югу. Море, приблизившееся было к ним, снова отдалилось, хотя его влажное солёное дыхание приносил время от времени ветер.

Однообразие пути подчас нарушалось какой-нибудь находкой. Обычно то были древние камни — свидетели былой жизни. Время безжалостно расправлялось не только с обитателями этой земли, но и с камнями. Жара и холод, дожди и снег неутомимо делали своё дело. И плита с тенью иероглифов, которую Кантемир распорядился приподнять в надежде увидеть более сохранившуюся надпись, рассыпалась в руках драгунов.

Близ четвёртого часа пополудни внимание князя привлекли два обложенных камнем бассейна, в которых жирно поблескивала густая чёрная жидкость. Он подъехал к ним одновременно с Петром.

   — Чуешь, княже, — возгласил Пётр с блестевшими от любопытства глазами. — Сие есть нафта, горючая субстанция, яко каменной уголь. Не ведаешь ли, что можно из неё извлечь, кроме пламени?

   — Древние говорили, что она целебна, — заметил князь. — Но более ничего не знаю.

Пётр спешился, подошёл к краю бассейна и наклонился над ним.

   — Осторожней, государь! — воскликнул Макаров. Но Пётр только отмахнулся. Он скинул камзол, засучил рукав рубахи.

   — А ну-ка! — воскликнул он и глубоко черпанул жидкость. Она оказалась густой и вязкой и медленно стекала с руки.

Подъехала карета Екатерины, и она в сопровождении своих дам выкатилась из неё.

   — Иди, иди, матушка! — воскликнул Пётр. — Глянь, какова моя длань. Хошь, украшу? — озорно блестя глазами, продолжал он и приблизился к дамам. Они испуганно завижжали и, толкаясь, полезли в карету. Екатерина сохранила полное самообладание.

   — Укрась, государь-батюшка, сделай милость. Токмо потом сам отмывать будешь. Да отмоешь ли? Да и ручку твою, опасаюсь, долгонько очищать придётся.

Пётр повертел рукою — сначала у себя под носом, потом у Екатерины. Она невольно поморщилась.

   — Чем пахнет, Катинька? Не худой то дух, а земляной, угольной. Неча морщиться. Экая красота!

Рука почти до локтя была чернолаковая и поблескивала.

   — Эй, кто там! — позвал Пётр. — Неси ведро, станем отмывать.

Дежурные денщики мигом подскочили с ведром и тряпицею. Пётр окунул руку в ведро, поболтал там ею и вытащил.

   — Эко дело, — покрутил он головой. — Не берёт вода сию нафту.

   — Не лезь в воду, не пытав броду, — назидательно произнесла Екатерина. — Вечно ты, государь-батюшка, наперёд других всё пытаешь.

   — Правда твоя, Катинька, — с непривычным смущением отвечал Пётр. — Любопытно то мне. Однако потрудись, сделай милость. Тряпицами да глиной.

   — Экое богатство, — бормотал Пётр, пока Екатерина отмывала ему руку. — Приспособить бы его к печам заместо дров, а? Что скажешь, княже?

   — Слышал я, что здешние народы освещают нафтою свои жилища, — отвечал князь. — Полагаю, можно и топить ею.

   — Гляди-ко, как въелась. Ровно краска. Старайся, Катеринушка, не то супруг твой с одного боку мурином[96] станет.

   — Ваше величество, курьер из Баку, — приблизился Макаров. — С письмом от тамошних жителей и правителя города.

   — Ну, что там писано? — нетерпеливо произнёс Пётр. — Чти, Алексей. Сие известие мне важно.