Петру Великому покорствует Персида

   — Нарожали от меня бабы мальчонков, а толку чуть. У одной Дуньки Чернышевой — трое. Мрут от чего-то. То ли семя моё с изъяном, то ли худо берегут няньки да мамки. Экое наваждение!

Шилья вонзились в поясницу изнутри, Пётр выругался, вызвал денщика, приказал принесть кирпич с печи: приложишь горячее, ан легче станет. Сам изыскал, без докторов.

Стал перед иконой Богородицы Утоли Моя Печали, сказывали — целительная. Просил облегчения. Кирпич, прижатый к пояснице, медленно остывал. Молитва ли, тепло ли помогло — боль отступала. Просил Господа помилосердствовать.

   — Всемогущий Боже, всё ты видишь — и мои заботы, и мои недуги. Облегчи, избавь. Велика моя ноша, а кому передать, не ведаю. Грех на мне, грех сыноубийства, каялся и каюсь. Радел о благе отечества моего, единое помышление было о нём.

Искупительная жертва — какова она будет. Помыслил о ней, и стало легче.

Кликнул Макарова:

   — Готовь выезд. Со мной поедешь.

Макаров взглянул вопросительно.

   — Тайны из сего не делаю. Внучат навещу. Гляну, каковы они. Чать, моего семени доля.

Пришёл черёд удивляться Макарову. Привык к непредсказуемым, неожиданным поступкам своего повелителя, но, чтобы он вдруг вспомнил о своих внуках — детях погубленного сына Алексея, такого не бывало. Как-то раз спросил, каково за ними смотрение. Ему доложили, что приставлен к ним человек старательный камер-юнкер Семён Афанасьев сын Маврин, что обучает их манерам и обходительности танцмейстер Норман, ходят за ними женщины из обстоятельных. Услыхав, успокоился и более не вспоминал.

Приезд императора к сиротам вызвал переполох — не ждали, не чаяли столь высокой милости.

   — Ваше императорское величество. — Маврин, обомлев, дрожащим голосом докладывал: — Их высочества Пётр и Наталья находятся в полном здравии и благополучии...

   — Веди, веди меня к ним, — не дослушав, гаркнул Пётр. — Сам у них справлюсь, каково за ними смотрят.

Старшей, Наташе, исполнилось девять, внучонку Петруше двенадцатого октября минет восемь. Завидев Петра, дети, занятые какой-то игрой, вскочили с пола, и оробев, уставились на него.

   — Чего зенки-то выпучили? — стараясь говорить как можно мягче, произнёс Пётр. К горлу подкатил нежданно комок. Сглотнув его, он продолжал: — Встречайте, дед я ваш.

Петруша выступил вперёд. Он был, несомненно, Нарышкинской породы, унаследовав от отца высокий лоб, серые глаза с лёгкой выпуклинкой, как у деда, да и росточком, видно, будет в обоих.

   — Здравствуйте, дедушка император всероссийский и прочая, и прочая, и прочая, — нараспев произнёс он.

Пётр невольно рассмеялся. Лёд был сломан.

   — И прочая, говоришь? Я-то император, а ты кем собрался стать?

   — Генералом вашего императорского величества, — совершенно серьёзно отвечал внук.

Пётр окончательно развеселился. Он был и тронут и умягчён.

   — Вишь, без подарков явился к вам. Пришлю непременно, коли оплошал. Любите небось подарки?

   — Подарки все любят, — со взрослой интонацией отвечал мальчик.

   — А ты чего помалкиваешь, Наташа? — обратился Пётр к девочке, жавшейся в углу комнаты.

   — Я... боюсь, — после долгого молчания отвечала девочка. — Вы... Вы такой страшный.

   — Страшный? — изумился Пётр. — Отчего же? Я тебя не съем. Я к детям добрый, — сказал он и с огорчением подумал, что к внукам своим он не был добр — их для него просто как бы не существовало. А они были и при живом бессердечном деде росли сиротами.

Сейчас Пётр живо чувствовал своё бессердечие. Искупить его — искупить грех, грех смертельный, острота которого колотьём отдавалась во всём теле!

Он приказал подать себе кресло. Кресла не нашлось, принесли большой стул — мебель в комнате была детская. Он уселся и позвал:

   — А ну, Петруша, иди к деду.

Мальчуган без робости подошёл, и Пётр, наклонившись, привлёк его к себе.

   — Генералом, стало быть, хочешь стать? А знаешь ли ты, внучек, что чин сей надобно выслужить? Я вот всю свою жизнь чины выслуживал. С простого бомбардира чрез унтер-офицерские и офицерские чины в адмиралы вышел.

   — Я готов выслужить, — согласился Петруша. — Ваше императорское величество может сей момент произвесть меня в солдаты Преображенского полка.

   — Ах ты, малец мой занятный! — умилился Пётр и поцеловал внука в макушку. — Непременно произведу. И указ выпущу по сему случаю. А покамест солдатиков тебе пришлю французского изготовления. Ты, чать, солдатиков любишь?

   — Люблю, конечно, — серьёзно отвечал Петруша, — Только мало у меня их. И книжек с картинками мало. Уж вы, дедушка, ваше императорское величество, постарайтесь.

   — Непременно постараюсь. Всё у вас будет, внучонки мои.

Он был растроган, что случалось с ним весьма редко. Чувство вины, почти незнакомое, отныне пребывало с ним. До чего занятный внучонок. И внучка, хоть и дичилась, таково мила да пригожа.

Макарову наказал: